— Сто раз готов я погибнуть у ног твоих!..
— Вы меня не поняли… я кажусь вам странною теперь, — быть может… но…
— Ты мила по-своему…
— Что за похвалы!.. — с насмешливым видом воскликнула Ольга.
— Не сердись!.. возразил Юрий; и улыбаясь он склонился над ней; потом взял в руки ее длинную темную косу, упадавшую на левое плечо, и прижал ее к губам своим; холод пробежал по его членам, как от прикосновения могучего талисмана; он взглянул на нее пристально, и на этот раз удивительная решимость блистала в его взоре; она не смутилась — но испугалась.
— Перестаньте, — сказала Ольга с важностью, — мне надо быть одной.
Напрасно он старался угадать в глазах ее намеренье кокетки — помучить; ему не удалось!..
— Ты довольна будешь мною! — сказал он, медленно выходя из комнаты.
Такие разговоры, занимательные только для них, повторялись довольно часто и содержание и заключение почти всегда было одно и то же; и если б они читали эти разговоры в каком-нибудь романе 19-го века, то заснули бы от скуки, но в блаженном 18 и в год, описываемый мною, каждая жизнь была роман; теперь жизнь молодых людей более мысль, чем действие; героев нет, а наблюдателей чересчур много, и они похожи на сладострастного старика, который, вспоминая прежние шалости и присутствуя на буйных пирах, хочет пробудить погаснувшие силы. Этот галванизм кидает величайший стыд на человечество; — оно приближилось к кончине своей; пускай… но зачем прикрывать седины детскими гремушками? — зачем привскакивать на смертном одре, чтобы упасть и скончаться <на> полу?
Но возвратимся к нашей повести и поторопимся окончить главу.
Ольга старанием утаить свою любовь еще больше ее обнаруживала; Юрий был опытен, часто любил, чаще был любим, и выучен привычкой читал в ее глазах больше, чем она осмеливалась читать в собственной душе. — Она думала об нем и боялась думать о любви своей; ужас обнимал ее сердце, когда она осмеливалась вопрошать его, потому что прошедшее и будущее тогда являлись встревоженному воображению Ольги; таков был ужас Макбета, когда готовый сесть на королевский престол, при шумных звуках пира, он увидал на нем окровавленную тень Банкуо… но этот ужас не уменьшил его честолюбия, которое превратилось в болезненный бред; то же самое случилось с любовью Ольги.
Юрий не мог любить так нежно, как она; он всё перечувствовал, и прелесть новизны не украшала его страсти; но в книге судьбы его было написано, что волшебная цепь скует до гроба его существование с участью этой женщины.
Когда он не был с нею вместе, то скука и спокойствие не оставляли его; — но приближаясь к ней, он вступал в очарованный круг, где не узнавал себя, и благословлял свой плен, и верил, что никогда не любил сильней теперешнего, что до сих пор не понимал определения красоты; — пожалейте об нем.
ГЛАВА XII
Таинственные ответы Ольги, иногда ее притворная холодность всё более и более воспламеняли Юрия; он приписывал такое поведение то гордости, то лукавству; но чаще, по недоверчивости, свойственной всем почти любовникам, сомневался в ее любви… однажды после долгой душевной борьбы он решился вытребовать у нее полного признанья… или получить совершенный отказ!
— Какое ребячество! — скажете вы; но в том-то и прелесть любви; она превращает нас в детей, дарит золотые сны как игрушки; и разбивать эти игрушки в минуту досады доставляет немало удовольствия; особливо когда мы надеемся получить другие.
С мрачным лицом он взошел в комнату Ольги; молча сел возле нее и взял ее за руку. Она не противилась; не отвела глаз от шитья своего, не покраснела… не вздрогнула; она всё обдумала, всё… и не нашла спасения; она безропотно предалась своей участи, задернула будущее черным покрывалом и решилась любить… потому что не могла решиться на другое.
— Ольга! — сказал Юрий неверным голосом; — я люблю тебя.
— Знаю, — отвечала она.
— Знаю, знаю! — только-то! и я больше от тебя не услышу!
— Чего же вам больше!.. я слушаю, молчу…
— О, разумеется, этого слишком много! — я недостоин даже приблизиться к тебе… я бы должен был любоваться тобою как солнцем и звездами; ты прекрасна! кто спорит, но разве это дает право не иметь сердца?
— Я у бога ни того, ни другого не просила… если мое обращение вам не нравится, то оставьте меня; мы дурно сделали, что узнали друг друга; но всё на свете может поправиться…
— Как легко, сделав человека несчастным, сказать ему; будь счастлив! — всё на свете может поправиться!.. Ольга, слушай, в последний раз говорю тебе; я люблю больше, чем ты можешь вообразить; это огонь… огонь… о, пойми меня… у меня нет слов… я люблю тебя! если ты не понимаешь этого, то всё остальное напрасно… отвечай; чего ты от меня требуешь? каких жертв?..
— Забыть меня! — воскликнула Ольга с удивительною твердостию.
— Нет! Никогда… я совершу невозможное, чтоб обладать тобою, — но забыть… нет власти…
Он замолчал; ходил взад и вперед по комнате, потом остановился у окна, закрыл лицо руками. Так прошло несколько минут. Наконец он обернулся и сказал:
— Я ошибался, признаюсь в том откровенно — я ошибался… ах! это была минута, но райская минута, это был сон — но сон божественный; теперь, теперь всё прошло… уничтожаю навеки все ложные надежды, уничтожаю одним дуновением все картины воображения моего; — прочь от меня вера в любовь и счастье; Ольга, прощай. Ты меня обманывала — обман всегда обман; не всё ли равно, глаза или язык? чего желала ты? не знаю… может быть… о, возьми мое презрение себе в наследство… я умер для тебя.
И он сделал шаг, чтоб выйти, кидая на нее взор, свинцовый, отчаянный взор, один из тех, перед которыми, кажется, стены должны бы были рушиться; горькое негодованье дышало в последних словах Юрия; она не могла вынести долее, вскочила и рыдая упала к е<го> ногам. В восторге поднял он ее, прижал к груди своей и долго не мог выговорить двух слов; против его сердца билось другое, нежное, молодое, любящее со всем усердием первой любви. Они сели, смотрели в глаза друг другу, не плакали, не улыбались, не говорили, — это был хаос всех чувств земных и небесных, вихорь, упоение неопределенное, какое не всякий испытал, и никто изъяснить не может. Неконченные речи в беспорядке отрывались от их трепещущих губ, и каждое слово стоило поэмы… — само по себе незначущее, но одушевленное звуком голоса, невольным телодвижением — каждое слово было целое блаженство!
— Я любим, любим, любим, — говорил Юрий… — я буду повторять это слово так громко, так часто, что ангелы услышат — и позавидуют…
— Пускай же ангелы — только не люди!..
— Отчего же, мой ангел!..
— Тогда, может быть, они тебя отнимут у бедной Ольги…
— Ты прекрасна! — что за пустой страх?.. ты моя — моя…
— Не раба! надеюсь!
— Больше, сокровище!
— О мой милый… целуй, целуй меня… я не хочу быть сокровищем скупого… — пускай мне угрожают адские муки… надобно же заплатить судьбе… я счастлива! — не правда ли?
— Ты счастлива! — позволь мне обнять тебя — крепче, крепче…
— Почему же нет! отдав тебе душу, могу ли отказать в чем-нибудь.
— Эти волосы… прочь их! — вот так… чтоб твой поцелуй и мой слились в один…
— Боже, боже… теперь умереть… о! зачем не теперь?
ГЛАВА XIII
— Друг мой, Ольга, есть бог на небесах, — есть на земле счастье…
— Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! — отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их лодка скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными волнами; весла, будто крылья черной птицы, махали по обеим сторонам их лодки; они оба сидели рядом, и по веслу было в руке каждого; студеная влага с легким шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в темноте; — на западе была еще красная черта, граница дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась на синем своде, и свежая роса уж падала на опустелый берег <Суры>; — мирные плаватели, посреди усыпленной природы, не думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся… смех, ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон захотел искушать их, то не выбрал бы эту минуту; — Ольга не считала свою любовь преступлением; она знала, хотя всячески старалась усыпить эту мысль, знала, что близок ужасный, кровавый день… и… небо должно было заплатить ей за будущее — в настоящем; она имела сильную душу, которая не заботилась о неизбежном, и по крайней мере хотела жить — пока жизнь светла; как она благодарила судьбу за то, что брат ее был далеко; один взор этого непонятного, грозного существа оледенил бы все ее блаженство; — где взял он эту власть?..