Саша уже не прятал слез. Он стоял на подгибающихся ногах и плакал. Это слишком для ребенка! Он должен играть с игрушками, а не принимать взрослые решения.
— Впрочем, я уже все решила за тебя, — сказала Катарин. — В отличие от нее, — она снова пихнула ногой бедную женщину, — ты способен оказать мне большую помощь. Хочешь или нет, ты станешь это делать. — Тонкая ножка надавила на горло обессиленной воспитательницы. — Будешь сопротивляться, и я заставлю тебя смотреть, как она мучается. А поведешь себя хорошо, я ее вкусно накормлю. Решай.
Можно ли осудить человека за то, что он испугался? Нельзя. Даже взрослого. Страх — естественное чувство, и испытывать его не стыдно.
Саша решил, что так будет лучше. По крайней мере, для Марины Сергеевны. Она не заслужила всего того, что это чудовище с ней сделало. Она всегда была доброй и отзывчивой. Если Катарин не соврала, его согласие даст ей хотя бы свежий кусок хлеба.
Ей и, возможно, другим таким же мученикам, запертым в подземном лабиринте.
XVIII. Лед тронулся
Страшно было идти на работу. Страшнее, чем обычно. Ирина даже хотела позвонить и соврать, что заболела, но что это даст? Все равно придется выйти в другой день. Из прокля́того садика невозможно уволиться. Ей хватило доказательств. Павел по-прежнему не верил и считал, что рассказы жены — плод разыгравшегося воображения. Не зря говорят, что мужчины слепы. Так и есть. Иногда их желание отыскать во всем рациональность доходит до абсурда. Есть вещи, в которые надо просто поверить; с которыми надо просто смириться.
Здание детского сада выглядело в глазах Ирины страшнее, чем тюрьма. Проходя через пропускной пункт, она всем телом ощутила невидимые оковы, в кои некто потусторонний ее заключил.
Все было, как обычно: утренняя суета, куча машин, водители которых нервно сигналили друг другу, смех и плач детей. Кто-то шел в садик с удовольствием, но большинство, — и это бросилось Ирине в глаза только сегодня, — ревело и просило родителей не уезжать. Озабоченные своими делами мамы и папы торопливо разводили чад по группам, не отрывались от мобильных, усиленно строча кому-то сообщение или отрывисто разговаривая, и не обращали ровным счетом никакого внимания на плач собственных детей. Сбрасывали их на попечение воспитателей и выскакивали в коридор, словно ужаленные. Мчались к своим машинам и разъезжались по рабочим местам.
Вскоре гомон стих, машины уехали, и стало относительно тихо. Дети успокоились и занялись своими делами. После завтрака столпились в игровой комнате и увлеклись перебиранием новых игрушек, которые завезли вчера вечером.
Ирина сидела за столом в глубоких раздумьях. Пропал мальчик из группы Воробьевой. Он уже успел прославиться на весь детский сад своей дружбой с несуществующей девочкой. Но таковой ли она была? Ирина сомневалась. В этом месте творится настоящая чертовщина; не исключено, что к ребенку привязался какой-нибудь призрак, и сейчас, возможно, он где-то прячет малыша.
Если тот еще жив.
Ирину передернуло от этой мысли. Страшно было представить, что пятилетний ребенок может лежать где-то мертвым. Он жив, безусловно! Просто потерялся...
Можно убедить себя в этом, чтобы не переживать, но местонахождение мальчика до сих пор неизвестно. Не так давно пропал другой, их сосед, который тоже посещал «Сказку». А может, исчезали и другие дети. Может, они до сих пор где-то здесь. Ирина сжала кулаки. Что же это такое? Кому могут понадобиться дети? Ей вдруг захотелось пойти в кабинет заведующей и потребовать объяснений, но она вовремя себя остановила. Что она скажет Элле Григорьевне? Станет обвинять ее в занятиях магией или причастности к секте сатанистов? У Ирины нет никаких доказательств. Нет ничего, чем она могла бы ткнуть в лицо заведующей или следователю. Однажды уже попыталась рассказать о происходящем полиции. Ей не забыть последствий того решения. Больше таких «сюрпризов» не надо. Лучше уж помалкивать и улыбаться, даже если душа хочет плакать.