Получив подкрепление, опера извлекли тело. Позвонили на предмет спецтранспорта. Разрыли листву до самого дна, обшарили сад — искали пистолет. Не нашли. Привели в чувство Риту Рябинину и стали задавать неудобные вопросы. Но это оказалось заведомо провальным занятием: шевеля белыми губами и глядя в небо, Рита твердила как молитву: да, этот человек неоднократно бродил по Облепиховой; да, она бросала в яму листву, да, никаких трупов она в нее не бросала, она бы запомнила; откуда в заборе пролом — она не знает; кто совершил жутковатый погребальный обряд — она не знает; слышала ли она ночью подозрительные звуки — она не знает…
Ту же процедуру проделали со мной. С аналогичным успехом. Я старалась не смотреть на обезображенное гримасой, зеленое лицо. Да, призналась я, тупо глядя в пространство, с этим парнем мы по-своему знакомы. Да, прошлой ночью он лежал у трансформаторной будки и был не живее, чем сегодня. Надеюсь, теперь меня никто не пожелает подвергнуть психиатрической экспертизе?..
— Его хотели спрятать! — возбужденно говорил молодой, худой и бледный опер по фамилии Замятный — парень явно не годный к строевой службе. — Пробили ногами забор и потащили к компостной яме… Им бы удалось, мужики! Набросай побольше листвы — он бы до весны пролежал как миленький. Сегодня-завтра начнутся холода — никакого запаха…
— А почему женщину не зарыли? — мучительно тараща глаза, вопрошал не отягощенный ай-кью Костя Борзых.
— Да не успели, Костян! Женщина позвонила в ментуру — через двадцать минут мы уже прибыли…
Это было похоже на правду. Одно они забыли упомянуть — если все происходило описанным образом, то вряд ли действовала женщина. Не по силам женщине таскать мужиков через забор… И второе забыли: жуткий убийца действовал не спонтанно; он прекрасно знал о наличии компостной ямы, а также о месте ее… наличия.
А может, сознательно об этом не говорили. Зачем говорить об очевидном?
Меня уже качественно штормило. Вот-вот начнет количественно рвать. Опять появились казаки в бушлатах — Зубов, Лукшин. Они патрулировали поселок и, видимо, любопытства ради забрели в северную часть (оно и верно, время-то надо убивать). Зубов о чем-то выспрашивал у оперативных работников — круглое густобровое лицо с папиросой в зубах выражало неподдельное участие: мол, как же вас, ребятки, угораздило вляпаться в такой «глухариный заповедник»?..
— Олег Леонидович, отведите меня в дом… — прошептала я, повисая у Вереста на рукаве. — Отведите, ну пожалуйста, не то сейчас будет новый труп…
— Замятный, Борзых, сообщите жене, — распорядился Верест. — Да поделикатнее, а то вы народ простой, без такта…
Те дружно возмутились: мол, хорошенькое разделение труда — один с бабой носится, другим самое черное. Но их протест уже не имел значения: в командной игре приказы капитана обсуждаются, но подлежат исполнению. Верест отвел меня на дачу, усадил на кухонный стул, а сам обошел помещения (на предмет посторонних), поднялся на второй этаж, поскрипел над головой, спустился, осмотрел решетки, замок на двери.
— Замок у вас внушительный, Лидия Сергеевна, но толку, прямо скажем, никакого. Слишком популярная конструкция.
— Вы за меня боитесь? — прошептала я, переползая со стула на диван. — А почему, если не секрет?
— Да нет вовсе, — смутился Верест. — Зачем мне за вас бояться? Вам не угрожают. Просто… Просто нужно соблюсти формальности и оставить вас на пару часов…
— Вот так новости, — расстроилась я. — Неужели я так быстро вам надоела?
— Представьте себе, нет, — сконфуженно пробормотал Верест. — Однако, если вы еще не заметили, я как бы при исполнении. Назревает нелицеприятный допрос живущих в поселке людей. Неплохо бы взять вас с собой, да совесть не позволяет. Вы очень ослабли, вам лучше полежать. Так что давайте простимся по-доброму.
— Ну и катитесь, — возбудилась я. — Скатертью дорожка! Можете не возвращаться.
Мой бывший муж Бережков на такие несправедливости, как правило, обижался. Тихо, но заметно. Этот тоже, вероятно, обиделся, но только вида не подал. Расстроенно покорябал щетину на щеке, еще раз покорябал, потом недоверчиво провел по ней рукой, как бы вспоминая о наличии небритости, с которой в приличное общество соваться неприлично. Потом проворчал: