— Разве плохо?
— Страх меня берет от твоего характера.
Утром перед домом сходок на тарантасах и телегах проехало несколько человек. Из тех, кто должен отводить Латкаевым землю. Тут был член уездной землеустроительной комиссии Богдан Аркадьевич Лобов и землемер Орлов — с ног до головы в веснушках, и потому казалось, он весь желтый, как галочье яйцо.
Староста Матвей Вирясов увидел их и послал за мирской подводой. В нетерпении он ходил из угла в угол. Ясно, Наум Латкаев хочет отобрать у села лучшую землю, да еще лишнюю заграбастать. Надо найти на него управу.
Лишь час спустя Матвей дождался подводы. Поехал вместе с Игнатом Валдаевым. Не доезжая до Леплея, Матвей увидел, как люди, межующие Латкаевым землю, расставляют вехи, на ходу спрыгнул с тарантаса, словно перелетел через речушку, и крикнул:
— Кончай злодейство!
Настырный дед Наум пошел ему навстречу.
— Тебе кто право дал землю резать?
— Царь.
— Мы в позапрошлый год всем селом решили: на отруба не выходить.
— А я, как ты помнишь, за это не голосовал.
— Один против мира прешь? Не имеешь права!
— Нет, имею! Не греми: ваше времечко, милок, вышло.
— Нет, не вышло — приходит.
— У тебя, знать, зад зажил?
Рассерженный Матвей вдруг побежал. Он разбросал все вехи и разровнял их основания.
«Ну и новости!.. — упал духом дед Наум. — И дело у меня не вышло, да и денежки пропали…»
— Не вешай нос, Наум Устиныч, — шепнул ему Богдан Аркадьевич. — Ему за это не поздоровится. — И увидев идущего к ним Матвея, громко добавил: — По такому случаю придется написать в полицию… Акт составить.
— Пишите что хотите, — процедил сквозь зубы Матвей. — Мне за это ничего не будет. Всем селом приговор принят: землю, разделенную в прошлом году, не положено пять лет трогать.
— Ты иди скажи своей жене, чтобы сухариков тебе насушила поболе. Пригодятся…
— В острог посадите? Попробуйте: поднимутся все три села.
— Однажды поднимались, только снова опустились, — изголялся дед Наум.
Становой примчался в Алово на тройке, арестовал Матвея Вирясова и отправил под конвоем в город. Аловцы ждут — нет старосты, не появляется. Взбулгачились. Приехал исправник, созвал сход и сообщил, что Матвей Вирясов посажен в острог — за то, что мешал проводить земельную реформу. И предложил избрать нового старосту. На этой же сходке выборным стал Глеб Мазылев, зять Латкаевых. Поэтому и отвел он Латкаевым вместо шестидесяти пяти — семьдесят восемь десятин земли, и не пятнадцать, а двадцать три десятины лугов.
Снова наступила сенокосная пора. Собирались под окнами изб мужики, толковали между собой, когда начать сенокос под Поиндерь-горой и сколько послать туда косарей. В каждом селе по пяти участков, и в каждом — свой старшина по покосу. На сенокос вышли всем селом, поставили свои телеги на пятнадцати станах, и над станами взвились разноцветные флаги — синие, зеленые, голубые, красные, — каких только цветов нет!
Серебрятся луга от утренней росы, переливаются всеми цветами радуги. Пляшут стебли травы под косой и с тяжким вздохом ложатся на прокос. Краснеет спелая клубника; трепещет под ногами, поникая к земле, бордовая земляника, в воздухе вкусный ягодный дух, да некогда полакомиться!
Ни на какой другой праздник так не наряжаются аловцы, как на сенокос: надевают все заветное, лучшее; поутру парни и девушки начищают до зеркального блеска сапоги и полусапожки; от каждого крыльца несет ваксой.
Давно, еще ранней весной, ушел из Алова на заработки старший сын Романа Валдаева — Борис. Когда повалил парню семнадцатый год, отпросился он у отца — ушел с плотничьей артелью в город и, бесприютный, долго мотался там, получая разную мелкую работу, но заработал только себе на одежку. В конце концов потянуло домой. В один из светлых дней сенокосной поры он появился на дороге в Алово, наряженный во все городское: серый пиджак внакидку, штиблеты, картуз…
Спускаясь с Поиндерь-горы, увидел пестрые загоны на яровом поле и флаги над становищами ясаков. И сладко защемило сердце при виде праздничного сенокосного разноцветья: эти флаги, девушки и молодушки, одетые по-русски, в новых платках и лентах, запах костров — все было с детства знакомо и мило. Слава богу, наконец-то он дома!
Солнце стояло над головой. Было время обеда. К станам тянулись косцы, взглядывали из-под руки на незнакомца в городской одежде: неужто нашенский щеголь? Ишь, как вырядился!
— Ты чей? — спросил его Афоня Нельгин.