— Я тебе, сынок, яишенку сварила.
— Разве праздник?
— Нынче в город поедешь.
Ульяна поставила на стол яичницу. Увидела на столе поминание и пробормотала:
— Ах, безголовая… книжечку-то забыла положить. — И повернулась к сыну. — Запомни, крепко запомни: звать тебя — Роман Романович Валдаев.
— Чай, Барякин?
— Нет, сынок, — Валдаев. Родное село — Алово, Зарецкой волости, Алатырского уезда, Симбирской губернии. Повтори.
Малыш старательно и без запинки повторил слова матери.
— А в этой книжечке все то же самое записано. — Ульяна сунула поминание в холщовую синюю торбочку. — Смотри, не потеряй… И ешь, ешь, путь у вас долгий.
И глядя на сына, Ульяна вспомнила свое детство: отца-лесника, его ласковый взгляд, кордон, на котором жили… Однажды отец, придя домой из обхода, принес медвежонка — махонького, славненького, смешного. Ей, Уле, сколько тогда было?.. Лет двенадцать… Слышат вечером под окном — кто-то мычит. Поглядели в окно — вай! — мать медвежонка под яркой луной утирает лапищей глаза, ровно человек плачет. Встанет на дыбы и хочет голову в окошко просунуть. За своим дитятей пришла. Жалко стало медведицу. Уля схватила медвежонка — отбойная девчонка была! — и вынесла за дверь. Медведица схватила его зубами за шерсть на спине и побежала в лес… А теперь и она, Ульяна, как та медведица, — будет приходить под окошко воспитательного дома…
Утерла передником слезы.
— Мам, ежели хочешь быть со мной, не отдавай в спасительный дом.
— Отец… отчим так хочет.
— Ладно. Я прибегать сюда буду. Только в избу не зайду. Я во дворе спрячусь!..
— Услышь меня, господи! — взмолилась Ульяна, крестясь на образа. — Не допусти… при живых родителях ребеночка осиротили. Ну, перед тобой я виновата: согрешила, ну, мальчонке-то за что маяться?
Вошел Елисей.
— Все прощаетесь? Долго…
Пообедав, он пошел запрягать лошадь.
И вскоре его порожняя телега затряслась на колдобинах.
Ехали в Алатырь по большой нижней дороге. На Той-гриве догнали Варфоломея Будилова. Шел он по глянцевитой, похожей на лакированный ремень, тропе, то тянущейся близ дороги, то ныряющей между кустами и деревьями, и пел:
Гадюка, переползавшая поперек тропы, заставила певца умолкнуть. Услышав тарахтение телеги, Варфоломей подошел поближе к дороге и спросил:
— Куда путь?
— В Алатырь. Мальца везу.
— Заболел, что ли? — Варфоломей без спроса сел на телегу. И лишь потом спросил: — Можно?
— Садись уж, коль по пути, — ответил Елисей.
И телега вновь затряслась по дороге. Варфоломей придвинулся к Ромке, скорчил смешную гримасу:
— Как, богатырь, дела?
Елисей сказал, что уже несколько раз видел попутчика в деревне и слыхал, будто тот в работниках у Кондрата Валдаева. Попутчик засмеялся и ответил, что просто помогал старику, а сам он, Варфоломей, — старый товарищ Гурьяна.
— Значит, не заплатил Кондрат? — удивился Елисей.
— Да ведь я не за деньги работал.
Елисей нахмурил низкий и без того морщинистый лоб, что-то прикидывая в уме. Но в конце концов сообразив, что спутник не врет, начал говорить о пасынке и о своей «горемычной» жизни. Варфоломей, в свою очередь, рассказал, кто он и откуда, куда держит путь. Рассказал и о своем несчастье — двое детишек померли. И как бы в шутку сказал, кивнув на мальчишку:
— Отдай ты его мне в приемыши. Сам видишь, человек я простой, в горе… Гурьян — мне друг, в Алове меня знают.
— Возьми…
— Ты только довези меня с ним до станции. Я передумал в Алатырь. В другое место подамся.
— Не здесь, знамо дело, высажу, — кивнул Елисей. — Приемыш твой не знатный пешеход.
Ясным утром, после того как выгнали в поле скотину, Нужаевы — Матрена, Таня, Куля, Сеня, Антошка и Андрюшка — пошли полоть просо. Роса еще не сошла; в каждой капле играло солнце. Дошли до места, где было посеяно просо, нашли по фамильной мете свой загон.
— У всех просо как просо, а наше — травнее уже некуда. Как заросло! — хлопнула Матрена себя по бокам. — На четыре дня хватит полоть…
Сенька усмехнулся:
— Нашим девкам и каши не надо — дай пообниматься с парнями. Вот и заросло просо.
Таня с Кулей сняли с плеч небольшие кошели с едой, поставили в прохладное место кувшины с водой и начали полоть с того конца, который подходил к лесу.
После обеда, когда снова пошли полоть, Таню стошнило.