— Тебе, доченька, нет моченьки, — сказала Матрена, глядя на осунувшуюся и побледневшую дочь. — Иди на опушку, в тенечке приляг, отдохни чуток.
Дети с завистью посмотрели вслед Тане. «Ну и хитрая!» — подумала Катя. Через час Матрена пошла навестить старшую дочь.
— От чего захворала? Ай сглазили?
— Не знаю, мама…
Прошел месяц, и Матрена однажды заметила: Таня ест глину, которую выковыривает из печки.
— Признайся! — подлетела она к дочери. — От кого понесла. Ну? Говори, бессовестная! — и видя, как Таня потупила взгляд, охнула, грохнулась на лавку. Дочь от стыда спрятала лицо в ладони и ткнулась в колени матери. — Молчишь? — Матрена в гневе, будто двумя дубинами, забарабанила по ее спине. — Кто? Признавайся, вертихвостка!
— Веня, — прошептала дочь.
— Чей? Наш? О, господи!..
— Жениться обещал… Обма-ану-ул!..
— Вечером отец с поля приедет, услышит такое… всю шкуру с тебя снимет — бахилы из нее сошьет!
Таня заплакала. Матрена оттолкнула ее и до вечера вздыхала.
К вечеру собралась вся семья. Матрена вихрем носилась по передней избе. Хотела как можно скорее рассказать обо всем мужу, но по лицу его видела — тот очень устал. Улеглись спать. Платон отвернулся от Матрены, и та отложила разговор до утра, боясь, что муж не отдохнет, а утром рассказала.
Промолчал Платон. Позвал с собой Веньку двоить под озимое землю. День был яркий. Знойный. Платон вспахал участок, а Вениамин проборонил его. Сели под телегу обедать. Платон подумал, что в самый раз сейчас начать разговор, но сын привстал на колени, и, глядя в сторону села, сказал:
— Вон, гляди, туча какая белая! Дождь в селе.
— Нет, это град.
Зашумело поле, воздух охладел, поднялся ветер, закружились пыльные вихри, закачался сиротой куст полыни. Небо разорвала молния, закрапал дождь — и вдруг грянул град. Крупный, с голубиное яйцо.
Переждав, пока град утихнет, пахари, до нитки мокрые, поехали домой. Платон рассудил, что наступило самое время поговорить с приемным сыном, и сказал про Таню: осенью надо Вениамину жениться на ней, потому как она забрюхатела.
— Она ведь сама полезла… — оправдывался парень. — Не сохранила себя…
— Вот и женишься. Годов тебе уже восемнадцать. Пора и ума набраться.
Вениамин гмыкнул и заявил, что на свой ум не жалуется. А вот насчет женитьбы… Сама Танька кашу заварила — пусть теперь и расхлебывается. А он, если надо будет, женится не на такой… Он себе по душе найдет.
— Тогда убирайся с глаз моих куда хочешь! — закричал Платон, чувствуя, как все в нем дрожит. — В чем есть, в том и иди. К дому чтоб ни на шаг! Слышишь? — Парень спрыгнул с телеги. — И Виктору, нечистая душа, ниоткуда не пиши. Вот мой наказ. Ежели ослушаешься, из-под земли достану — убью!
Вениамин дернул себя за козырек мокрого картуза, словно указывая себе направление, и пошел шлепать лаптями по грязной дороге.
Платон приехал домой. Матрена, помогая ему распрягать лошадь, спросила про Веньку, и Платон сказал, что прогнал его. Уговаривал жениться на Таньке — отказался. Такой человек с каменным сердцем в доме не нужен. И нечего жалеть его. Пусть топает на все четыре стороны. И чтоб духу его здесь не было! А Танька — пусть она во двор выйдет. И с ней поговорить надо.
Дрожа от страха, во двор вышла Таня. Платон развязал чересседельник. Ни слова не говоря, поймал ее за косу и начал хлестать по спине — сперва она не подавала голоса, и Платон свирепел с каждым ударом, но потом заорала — не выдержала, — и во двор сбежалась вся семья: глядели, как лупцуют Таньку. И Андрюшка шепнул Антошке:
— За что ее порют?
— Все будешь знать — скоро состаришься.
— За что? — не унимался Андрюшка.
— Тайком родить хотела, — прошептал Антошка брату на ухо.
Вечером, за ужином, никто не проронил ни слова.
Как зеленые тучи, ходят вершины ветел, растущих ко обеим берегам речушки, что протекает по Рындинке.
Вениамин постучался в окно крайнего дома. Скрипучим голосом спросила его старуха:
— Кто там?
— Подайте попить.
— Чего тебе: квасу или водички? Квас три раза уж «женат».
— Водички.
Старушка подала питье в ковше, с дырой, заткнутой зеленой тряпочкой. Веня выплеснул в сторону несколько капель, — иначе проглотишь вредную «голову воды». Вода была теплая и попахивала деревянным ведром.
— Спасибо… Эти вороны не надоели вам? — кивнул парень на ветлы, на которых было несчетное множество грачиных гнезд. В воздухе плыл громкий птичий переполох.
— Мы привыкли, милок. Осенью улетят — нам скучно будет…
Вениамин кивнул ей и бодро зашагал, сам еще не зная куда. На краю села Турдакова увидел, как лавочник селедкой по губам бил мужика в красных портках.