Хотелось быть такой же веселой и беззаботной, как Женя Люстрицкая, поповская дочь; она приехала к отцу из города, где училась, и теперь часто появляется на улице, — в русских платьях, статная, милая; парни глаз с нее не спускают, когда идет по селу.
А брат Тани, Сеня, — ему восемнадцатый год пошел, — кажется, по уши влюбился в попову дочку. Стоит ей появиться, он краснеет и бледнеет, становится сам не свой. И Таня подумала, что брат с поповной были бы парой; Сенька — парень что надо! Наверное, он тоже нравится Жене — та на него частенько поглядывает. Но не для Сеньки поповна — это всем ясно…
Жить в нужде — словно по трясине идти: наступай только с кочки на кочку. В сторону ступишь — утонешь. Так и Платону… От горя к горю, как по кочкам. Только вышел из горя — отдал долг Рыжему Бако, новое горе: скоро Таня внука или внучку принесет из бани. Хоть бы многодетный вдовец какой-нибудь ее замуж взял!..
У Агапа Остаткина жена умерла. И надо же, ни с того ни с сего. Сам Агап где-то в отходе был, жена обедать ребятишкам накрыла, — пятеро перед ней сидело, — сама присела, да вдруг за сердце схватилась, завела глаза — и грох со скамьи на пол. Так, видно, бог решил. Справедливо ли? Ведь пятерых оставила… Кто на белом свете другим нужен — того вдруг могила прибирает, а кто понапрасну небо коптит — про того смерть забывает. К примеру, бабка Арина Чувырина… Летом из ума выжила, потом слегла, но душа ее с телом не хотела расставаться. Пришлось Петру вынуть пять потолочин, чтоб душе его матери было где вылетать. И правда, говорят, помогло это отверстие. Старуха «дала себя обуть» — умерла…
Вскоре из конца в конец полетела по селу весть: у Нужаевых «развалился горшок», — Таня родила мальчика.
Судачили всякую всячину, словно всем Таня принесла безутешное горе. Обрадовался только один — Агап Остаткин. Подумал, что девке некуда деться от срама — пойдет за него замуж. Кого бы только в свахи нанять? Ближе всех живут Лемдяйкины. Послать жену Трофима, Федору? Недаром зовут ее Бедорой, — мастерица говорить никчемные и лишние слова. Нет, испортит все дело. Жена Исая очень молода, но… ведь она же дочь Ивана Шитова и младшая сестра Матрены, матери Тани Нужаевой! Ее, Лемдяйкину Анку, надо послать!..
Агап велел сходить за Анкой одному из своих сыновей. Вскоре пришла соседка. Как только поздоровались, Агап сказал:
— Невесту сватать хочу тебя послать, Ивановна, не близко — в самый Полевой конец. Конечно, не за так, — потом возьми что хочешь.
— Ничего мне твоего не надо. Заодно и старшую сестру наведаю. Давно уже кумекаю…
— Должно быть, мысли у нас одинаковые… Слыхал я вчера… Идите-ка, сынки, на улицу.
И когда дети ушли, соседка сказала:
— Что поделаешь теперь с такой бесстыдницей…
— Вина моя.
— Чего-о?
— Ребенок-то у нее — мой!
Анка вытаращила на него глаза.
— Ты, Агап Тарасыч, из ума вышел или смеешься?
— Не смеюсь и оченно в своем уме.
— Да лет-то тебе сколько?
— Тридцать два.
— А той — девятнадцать.
— Где и как мы с ней грешили, видел только бог, а он молчать умеет. Иди к Нужаевым, расскажи сначала сестре, потом — Платону, только бабке Марфе — ни гугу. Ежели та услышит — беда. Настрой уж язык свой, Анка. Дело это большое, тайное. Сам пошел бы, да неудобно. Добро твое запомню. Скажи от меня Платону и Матрене, когда крестить будут, пусть меня отцом запишут. Слыхала?
— Уши-то со мной, Агап Тарасыч.
Анку словно ветром понесло на Полевой конец. Агап подумал, что Аннушка, конечно, сей же час откроется бабке Марфе, ну, а та сорокой полетит скрипеть об этом по всему селу. Бабы все такие: каждая все делает наоборот. А это как раз на руку ему.
Вошел нищий старичок, помолился-поклонился и сказал:
— Подайте старику безродному, Христа ради. — Он положил на конец палки свои ладони и начал ждать. Агапу пришло в голову похорохориться перед побирушкой. Решил представить, как стал бы разговаривать с попавшим в беду человеком, если бы был богат, как Наум Латкаев, и спросил:
— Чего тебе подать?
— Хлеба кусочек.
— Может, яичко всмяточку?
— Разве плохо бы…
— Пятак тебе бы подарил, боюсь, — обидишься.
— Не рассержусь. Будь милостлив.
Агап медленно развязал свой кисет, посмотрел в него и сказал:
— Одни крупные деньги. Мелочи не видать, а гривенничка лишиться — самому досадно. Что же, в самом деле, дать тебе? Лепешку примешь?
— Почему же нет.
Агап вышел за переборку, хоть и знал, что там лепешек нет.
— Ну вот, все детишки слопали, ни единой даже половинки не осталось. Фунт мясца тебе, дедуля, дам. — Вышел со старичком в сени. — Мясо тоже кошки, что ли, съели? Веник из полыни, может, возьмешь?