И весь вечер все беззлобно вспоминали, кто, кого, куда и больно ли ударил в кулачном бою за ворота, что остались неприкосновенными, неоскверненными.
Агап Остаткин схватил мешок, сшитый, из рубашки покойной жены — снизу до половины красный, сверху — синий, затолкал за пазуху кафтана и сказал Тане:
— Благослови, на хутор к Латкаевым пошел.
Широкоплечий мужичок, коротконогий, казавшийся ниже своего маленького роста, скоро вышел из Алова. За селом его догнал Антон Кольгаев.
— Далеко ли, Агап?
— Туда же, куда и ты — к Латкаю.
— Откуда знаешь, что я туда?
— Да вон, гляжу, у тебя мешок под мышкой. А у меня — за пазухой.
— Ах, вон какое дело! Тогда вернись.
— А почему?
— Неудобно по одному и тому же делу вдвоем заявляться.
— Ну, ежели стесняешься, сам вернись.
— С твоей-то землей я бы барином был, а ты с мешочком по богатеям шляешься, — подначивал Антон.
— Сам знаешь, половину земли испольщикам отдал…
Хутор встретил их собачьим лаем. У крыльца Латкаевского дома, сметая варежками снег с портянок и лаптей, Агап сказал спутнику:
— Слышь, как собака воет?
— У нее такое дело. Вой да лай.
Собака выла протяжно, словно по покойнику. И кивнув на нее, Агап сказал:
— Знать, хозяев дома нету, — никто не выходит к ней.
— Да ведь дверь-то не заперта.
— Ну, иди сперва ты проси…
— Нет, пойдем-ка вместе.
Вошли в переднюю Латкаевых и вдруг попятились от удивления и страха: в трех шагах от порога на полу лежал окоченевший Влас, чуть подалее — его жена, Варка, ничком лежал дед Наум, а справа от него — бабка Тася.
Мужики выбежали наружу.
— Все мертвые, — с ужасом произнес Антон.
Хотели было бежать в Алово, но в это время у ворот остановился карий жеребец в упряжке. Из саней вылез Марк. Он нес кошель. За ним со свертками шли Ненила с Нестером. Работник, соскочив с облучка, отворил ворота.
— Вы откуда? — Антон обеими руками сорвал с головы рваный малахай.
— С базара, — буркнул Марк. — Вы к нам?
— Нам бы по пудику мучицы занять, — пролепетал Агап.
— А что, батюшка отказал?
— А мы пока к нему не заходили, — нерешительно схитрил Антон, переминаясь с ноги на ногу.
— Ка-ра-ууу-ул! — истошно закричала Ненька из передней.
Нестер с выпученными от ужаса глазами выскочил из дому и потянул отца за гарусный кушак.
— Пойдем-ка, тять, какое дело приключилось! Ужиисть!
Марк и Антон с Агапом ринулись в переднюю.
— Вай, господи! — вырвалось у Марка. — К становому! Никого не трогать!.. — и больше он не сказал ни слова, будто язык у него прирос к нёбу, — лишь поводил из стороны в сторону глазами.
Ненила послала Агапа в Алово известить родных и близких, Антона же оставила помочь работнику по-человечески уложить покойников, но Марк потряс кудлатой головой и протестующе замахал руками.
Ненька нашла на судной лавке за перегодкой девять пресных лепешек. Половину одной из них отъела кошка, которая тоже валялась мертвой. Ненька завернула одну из лепешек в бумажку и протянула Нестеру:
— Езжай в Зарецкое, скажи начальству… лепешку отдай… Скажи, такой отравились. Все четверо: дед, бабка, дядя и тетка. Сумеешь ли сказать? Отец бы поехал, да видишь, совсем не в себе он, будто немой стал…
Она потупилась.
Марк схватил одну из лепешек и поднес было ко рту, но жена, вскрикнув, вцепилась ему в рукав, позвала на помощь работника и Антона Кольгаева, и все вместе они вырвали из рук Марка отравленную лепешку. Тот сел на коник, уронил голову на ладони и завыл по-собачьи — протяжно, уныло…
Один за другим приходили из Алова родные, знакомые, други да приятели Латкаевых, но впускали их пока только в телячью избу, которая была битком набита. Последним приплелся очень усталый Агап Остаткин.
Приехала комиссия из четырех человек. Все они разделись в передней и прошли в горницу.
Нестера мать послала в Алово за псаломщиком читать над покойниками Псалтырь.
Вскрывали только старика Наума, оформили необходимый документ о «случайном отравлении покойных мышьяком, употребленном ошибочно вместо соды при изготовлении пресных лепешек», и становой разрешил похоронить умерших.