— Тебе кто сказал?
— Вот, он мне так сказал, — Барякин кивнул на Аверьяна Мазурина. — Платон так сказал. Вы, говорит, узники…
— А вы на него не серчайте. Маленько перегнул палку, так ведь за дело… Скажите, к примеру, кто был старостой, когда у Нужаевых за недоимки последнюю лошадку увели? Молчите? Ну?
— Не я, — сказал Мокей Пелевин.
— И не я, — сказал Глеб Мазылев.
— Меня все это тоже не касаемо, — промолвил Захар Алякин.
— Может, Марк Латкаев? А? — не без ехидства спросил Аверьян Мазурин. — Чего молчишь, Марк?
— Он же немой.
Марк вынул из кармана карандаш с блестящим наконечником и написал на курительной бумаге несколько слов, положил бумажку перед Гурьяном, и тот прочел ее вслух:
«Тогда старостой был я».
— Так вот… — Гурьян усмехнулся. — Жена Платонова, слыхал, на коленях ползала — отсрочки просила, а ее за это плеткой по спине угостили.
— Тогда такое время было, — возразил Захар Алякин.
— Да, для таких, как Платон. А теперь оно перевернулось. И теперь Платон с вас недоимки взыскивает. По закону революции. Это вам понятно?
— Аль мы чего знаем, мы ничего не знаем, — заерзал на лавке Мокей Пелевин. Да и тогда Платона Тимофеича в подпол не сажали, во двор к нему пришли и лошадь взяли, потому как недоимка за ним была…
Заговорил Гурьян, и говорил долго, стараясь донести до сознания сидящих перед ним кулаков каждое слово. Но не встретил ни одного доброго взгляда. Чувствовал, как все в нем дрожит, даже голос. Подумал, что добрым словом их не проймешь — нужны другие слова. И резко заговорил о них как о саботажниках. А с такими разговор должен быть короткий. За крамолу полагается расстрел на месте. И пусть растолкует непонятливым головам гражданин Люстрицкий значение этих слов, которые он, конечно, уже не раз читал в газетах.
Отец Иван потупился и тихо произнес:
— Не премину разъяснить им.
Он достал из глубокого кармана плисовых штанов толстую пачку казначейских билетов, торопливо подошел к столу, за которым сидел Аверьян, и, положив на стол деньги, сказал:
— Ровно пятнадцать тысяч. Мы того… пошутили маленько.
За ним потянулись остальные — деньги были у всех.
— Пошутили мы, — повторил вслед за попом Елисей Барякин.
— Аль мы ничего не знаем, — сказал Мокей. — Уж все чего-нибудь да знаем.
Гурьбой высыпали из сельсовета. Едва вышли на дорогу, их окликнул возвращающийся из дому Платон:
— Эй, граждане, куда направились? Стойте!
Тон у него был начальственный, повелительный.
— Вот так плант! — Елисей Барякин остановился как вкопанный.
— Валяй обратно!
— Гурьян Кондратич нас ослобонил.
— По какому праву?
— Потому как мы налог свой заплатили, — заявил Мокей Пелевин и направился прочь, бросив через плечо: — Покедова, благодетель наш!
— Подавился бы нашими бумажками, — вполголоса добавил Глеб Мазылев вслед Платону, который почти бегом бросился в сельсовет.
Будто не заметив Гурьяна, Платон угрожающе пошел на Мазурина:
— Ты отпустил?
— Здорово, дядя! — Гурьян схватил его за плечо.
— А-а! Это ты, племяш, распоряжаешься? По какому праву? Кого народ избрал председателем?
— Не народ, а исполком.
— А это все едино.
— По какому, говоришь, праву? По тому самому, по какому ты их посадил. У каждого из них большая родня, а за попа к тому же все верующие, коих в сотни раз больше, чем нас. Ты об этом подумал? Тебя в Алове за такие штучки уважать перестанут. О твоем самоуправстве на партячейке толковать надо, а не тут. Уж мы тебя приберем к рукам!.. — И Гурьян вышел, хлопнув дверью.
Вечером на партийной ячейке Платона «прибирали к рукам». Говорили резко, но беззлобно. По лицу Нужаева было видно, что зла он ни на кого из коммунистов не таит. Признался, что перегнул палку. Думал сделать как лучше, да промахнулся…
А после собрания, на улице, сказал Гурьяну:
— Ты прости, погорячился малость.
— Всякое бывает…
Платон заговорил о том, что неплохо было бы устроить несколько красных помочей и вывезти на площадь в белой часовни весь кулацкий лес, который лежит без употребления под Поиндерь-горой, — пусть возьмут его бедняки, чтобы подправить покосившиеся избы.
«Не дали промашки, когда выбрали его председателем, — подумал Гурьян. — Хозяйственный мужик… Надо бы ему поосторожнее, поосмотрительней быть. Кулачье ему многое не простит. Уже сейчас зубы точат. Впрочем, волков бояться — в лес не ходить…»
Платон остановился.
— Слышал, уезжаешь скоро. Один или как?
— Хочу жену и сына с собой забрать.