— Дай-то бог!..
Дуне Чувыриной тридцать восемь, но она еще в девках ходит. Вроде бы всем взяла: и красавица писаная, и здоровьем пышет: но стоит ей улыбнуться и заговорить, — хочется заткнуть уши и подальше бежать. Преглупая!
Обычно сосватанная невеста ходит приглашать родных и знакомых на свою свадьбу с палкой, перевитой лентами и гирляндами цветов. Попрошайничая, Дуня постоянно ходит с такой палкой на плече. Ни одного дома на улице не пропустит. Войдет в избу, перекрестится, кашлянет в кулак, поздоровается и степенно скажет:
— На свадьбу мою приходите.
— Когда же тебя запить успели?.
— Послезавтра.
— За кого?
— Да за Аверку Мазурина.
— Но позавчера ты за Глеба Мазылева выйти хотела.
— Хотела, да расхотела. Опостылел он мне.
— Все выбираешь, девка, ищешь…
— И не говори. Никак не встречу жениха по душе.
— Хлебы, доченька, вчера не удались у меня: подать не смею.
— Ничего, зайду в другой раз — два куска дашь.
— На том и порешим: должна тебе буду.
По поручению кирпичных дел мастера и Торопыгина калачница Домна Лепетуха искала певиц для хора. Прежде всего направилась к Чувыриным. Дуня, у которой был на редкость дивный, сочный голос, поинтересовалась:
— А парни поедут?
— Еще бы! Очень даже хорошие…
— Я согласная.
Лушка, дочь Романа Валдаева, удивилась:
— Неужто по рублю дадут?
— А что ж, конечно.
— Долго, наверное, петь надо?
— Может, с час, не больше. Закончите, на лошадях домой привезут.
Когда предзакатное солнце, похожее на священника в парче, венчало верхушки лип и кленов, из Алова по направлению к графскому пчельнику резво покатили две подводы; на телегах сидели разнаряженные по-мордовски девки и парни. На душе у всех было немножко тревожно и в то же время радостно. И едва выехали из села, как Дуня сразу запела, — ей было приятно, что Лепетуха разодела ее так, что хоть картину пиши. Все сидевшие на телегах подхватили песню. Едва она кончилась, как начали другую, — пели до самого пчельника.
Любуясь разнаряженным хором, Ростислав Максимович увидал Калерию и улыбнулся ей:
— О, и наша новая знакомая тут!..
— Вчера, ваше сиятельство, я к вам на работу наниматься пришла, а мне отказали.
— Помню про вас, но дела задержали — не смог домой вырваться и предупредить, чтобы вас взяли. На следующей неделе придите.
Дуня Чувырина вытаращила глаза на подпоручика и, не моргая, долго смотрела на него. Потом сказала Луше Валдаевой:
— Вай, как хочется за этого парня выйти!
— Замуж?
— Знамо.
Подпоручик ходил вокруг Ненилы Латкаевой и с восхищением разглядывал вышивки на ее шушпане.
— Сама вышивала?
— Сама, ваше сиятельство, — ответила за Ненилу Калерия.
— Ну и мастерица! И такая красавица! Грамоту знает?
Калерия спросила об этом Неньку. Та помотала головой.
— Ни одной буквы не знает.
— У кого она рукоделию училась?
Улыбнулась Ненька на вопрос Калерии:
— У бога.
Солнце словно забыло, что надо уходить на ночь, — играло красками Ненькиных вышивок. Казалось, оно тоже с удовольствием слушало то веселые, то задорные, то тоскливые голоса певиц и певцов.
Для бодрости хористам поднесли по стопке, дали похлебать стерляжьей ухи. А тем временем сгустились сумерки, и полная луна осветила поляну, где выстроился хор.
высоким, грудным голосом затянула Луша Валдаева:
пятнадцать голосов — весь хор — подхватили песню:
Задремал было согнувшийся от старости клен, но, разбуженный ветром и песней, затрепетал листвой.
Вдруг в первом ряду Настя, жена Павла Валдаева, закрыла лицо ладонями и зарыдала, медленно оседая на колени. Песня оборвалась, и хористы напугались, но догадливая Лепетуха оттащила плачущую женщину, и песня вспыхнула вновь:
Наклонившись к Насте, Лепетуха спросила ее:
— Ты чего?
— Вчера схоронила… сыночка… Два годочка ему всего-навсего…