— Я отлучусь на минутку, а ты здесь побудь, отдыхай.
И когда Варфоломей ушел, Гурьян присел на стул. На стенах — обои; в них ткнулся золотистый солнечный луч, словно показывая, как они обветшали, потрескались, повисли местами клочьями, как много на них раздавлено клопов, как трещат они и вздуваются, когда открывается дверь. Наконец вернулся Варфоломей — лицо обрадованное — сказал:
— Молись богу, повезло тебе… Один мой сосед, — кивнул он головой на кровать в углу, — на той неделе в зятья, стало быть, совсем убрался отсюда. Я хозяина уломал… Ты теперь, стало быть, здесь будешь жить. Пойдем, отдадим ему твой паспорт. Потом пойдем за постелью, если деньжата есть.
— Есть пока.
— Вот и добро! А ты горевал! Завтра, глядишь, и на работу устроишься.
Пообедали жареной картошкой на постном масле и пошли за нужными покупками. Тюфяк, подушку, одеяло для Гурьяна — все купили в одной лавке. Когда вернулись домой, начало смеркаться, и Варфоломей, даже не чиркнув спичкой, а повернув черную ручку в стене, зажег огонь в висящей под потолком на проводе лампе-пузыре. Свет был так ярок, что Гурьян зажмурился. Ему показалось, будто в глаза ударило солнце.
— Электрический свет, — рассмеялся Варфоломей.
Поздно вечером вернулся с завода товарищ Варфоломея — Авдей Ванюгин. Пока он плескался у рукомойника, Будилов рассказал Гурьяну, что Авдей хоть ростом и не вышел, зато силен, как бык, а зовут его Шестипалым, потому что на правой руке у него шесть пальцев; руки у него золотые — любое дело ему послушно, а по воскресеньям читает крамольные книжки, правда, может, они и не совсем крамольные, сам Будилов того не видел, но некоторые так поговаривают, — может, врут.
И Варфоломей подмигнул Гурьяну.
В каморку Авдей вошел посвежевшим, со влажными гладко расчесанными волосами. Окинул своего нового сожителя придирчивым взглядом и спросил:
— Ну, какое звание имеешь?
— Гурьяном меня зовут.
— А еще как?
— Кондратьевич.
— Э-э, я не о том. Что делать умеешь? Я, к примеру, Авдей Ванюгин, кузнец…
— Я тоже кузнец. Деревенский…
— Железо везде одинаковой крепости.
— Плотничаю. Немножко.
— Считай себя мастеровым. Ростом ты дай бог всякому, а хочешь, проверю, силен ли?
— Как?
— Сюда вот сядь, руку дай… Так… Теперь обопрись покрепче локтем о стол… Так… А теперь повали-ка мою руку в любую сторону. Ну, начали…
— Смотри, Гурьян, не поддавайся, — подзадоривал Варфоломей.
Уже через минуту Авдей вспотел от натуги и, встряхивая красной, онемевшей рукой, мрачно признался:
— Твой верх. Паразит Семянников таких любит. Иль другого кровососа нашел?
— Когда же успеть? — вмешался Будилов.
— Тогда со мной пойдешь, — бросил Авдей Гурьяну и завалился спать.
Зимний Никола в Алове — престольный праздник. Готовятся к нему заранее. Каждая семья варит брагу отдельно, а пиво — в складчину. Молодым парням и девушкам к этому дню валяют новые валенки.
В гости к Афоне Нельгину на праздник пришел из Митрополья Парамон Вахатов со своей саратовской гармоникой.
Гуляли весело, народу было много.
Парамон накинул на плечо ремень гармоники, пустил пальцы в пляс по ладам и запел:
Отчаянно звенела в его руках гармошка. Не успел он закончить песню, как жена Афони Нельгина запела в ответ, точно сваха на свадьбе:
Парамон улыбнулся и завел «Во саду зеленом», потом «Среди долины ровныя», «Колодники». А народ в избу все прибывал и прибывал — яблоку негде упасть. С крыльца доносились голоса:
— Что там? Аль свадьба?
— Вахатов песнями угощает.
Притомившись, Парамон умолк. Со вздохом сжались мехи гармоники. Федот Вардаев пригласил гармониста и Афоню Нельгина к себе в гости.
Алово из конца в конец шумело и гудело, словно ярмарка. Гуляли толпами, парами, в одиночку. По здешним обычаям, на Николу-зимнего сперва угощают родные родных, а потом уж как придется. У кого изба не заперта, туда и вваливаются.