КАЗАКОВ. Мне кажется, вы не совсем правы. У меня есть рассказы, которые я написал до того, как впервые раскрыл книги Бунина. И, несмотря на это, меня обвиняют в заимствованиях у Бунина.
КАТАЕВ. Дело в том, что вы могли заимствовать не прямо у Бунина, а через посредство других писателей, на которых Бунин оказал огромное влияние. Например, у Паустовского. Это как инфракрасные лучи или как эманация радия. Вы их не видите, а они на вас оказывают воздействие.
КАЗАКОВ. Мне кажется, что даже Шолохов не избежал влияния Бунина.
КАТАЕВ. Это совершенно справедливо. Больше того: Шолохов вышел из «Казаков» Льва Толстого, а затем испытал огромное влияние Бунина. Заимствуют ли (или вернее — крадут) писатели друг у друга какие-то художественные находки? Однажды Алексей Толстой спросил у меня: «Послушай, ты когда-нибудь крадешь у других то, что тебе очень понравилось?» Я ответил, что «краду». Толстой сказал: «Я тоже краду». Но это надо делать умеючи. Представьте себе: у какого-то писателя вы обнаружили деталь, образ, слово, которые теряются в ряде других. А вы возьмете их и поставите у себя так, что они заиграют. Взяли и видите — у вас это стоит по-настоящему здорово! Влияние талантливого писателя просачивается через любые кордоны.
…Часто очень трудно избежать влияния любимого писателя. Но это надо! Когда вы пишете, вы должны как-то чувствовать за спиной «второе я». Вы должны советоваться сам с собой, и это «второе я» должно вас удерживать от подражаний. Вот вы сами не так говорите, не тем языком, не с той интонацией, как написали этот рассказ.
…У нас многие не избежали влияния Бунина. Например, Паустовский. Но он внес и свое. Когда вы начинаете читать «Молодую гвардию», вы чувствуете влияние Льва Толстого на А. Фадеева. Но Фадеев внес и свое. А вы говорите чужим голосом… Я бы не стал печатать этот рассказ в «Юности» в таком виде. Я бы его переписал. Вы мне не верите? Не согласны со мной? Ну, тогда как хотите. Можем напечатать рассказ в таком виде. Но вам же будет хуже.
КАЗАКОВ. Я подумаю над вашими словами. Но мне хотелось бы увидеть этот рассказ в «Юности». Может быть, мне просмотреть его и почистить от бунинского влияния?
КАТАЕВ. Нет, упаси вас боже! Его можно только переписать заново. А если вы захотите убрать отсюда Бунина — весь рассказ рассыплется. Уж лучше тогда не трогайте! Давайте его печатать так…»
Мне неизвестно, учел ли Казаков замечания В. Катаева. Знаю только, что рассказ «Звон брегета» напечатан в 1963 году в сборнике рассказов Казакова (М., изд-во «Советский писатель»).
Приведу еще запомнившийся мне разговор Валентина Катаева с Евгением Евтушенко.
Валентин Петрович высоко ценил талант молодого поэта, но был требователен к нему, не прощал двусмысленности, фривольности. Так, однажды Евг. Евтушенко принес нам довольно большую подборку стихов на «интимные» темы. Стихи эти Катаев вернул Евтушенко, сказав при этом:
«Я вам вообще не советую печатать эти стихи где бы то ни было. Не обязательно интимные отношения тащить в поэзию!»
Евгений Евтушенко, улыбаясь, выслушал Катаева и отнес эти стихи в журнал «Октябрь», где они и были напечатаны. Подборка эта подверглась строгой критике, наделала много шуму.
Во время отпуска, который В. П. Катаев с женой проводил в Париже (где уже много лет шла его пьеса «Квадратура круга»), он серьезно заболел. Врачи считали, что нужна срочная операция. Но, верный правилу, что дома стены помогают, он вылетел в Москву, где ему была успешно произведена операция.
После болезни В. П. Катаев стал все реже появляться в «Юности» и в начале 1962 года передал бразды правления новому главному редактору «Юности» Борису Полевому…
Татьяна Тэсс
Зоркость художника
Для настоящего писателя творческая командировка — это вся его жизнь. Командировка продолжается всегда: и тогда, когда писатель сидит в конторке прораба на строительстве дальнего завода, и тогда, когда он шагает, размышляя, по улицам Москвы. В эту бессрочную, сложную, ответственную командировку его послало дело, которому он служит.
Таким писателем мне всегда представляется Валентин Катаев.
«Устройству» зрения Валентина Катаева нельзя не позавидовать.
Глаз писателя — очень сложный «механизм». Однажды довелось мне быть с несколькими моими товарищами, писателями, в поездке. Мы провели целый день вместе, прошли по одним и тем же улицам, видели один и тот же завод, одних и тех же людей.
Вечером, когда мы обменивались впечатлениями, я поняла, что каждый из нас подметил во многом совершенно разные вещи. А один из нас увидел настолько больше, чем другие, как будто у него было по меньшей мере восемь глаз.
Конечно, это особые свойства наблюдательности. Но есть еще и другая способность: увидеть в обыкновенном необычайное, в простом — поэтическое, в незаметном — значительное.
Валентин Катаев обладает зрением большой силы. Дело не только в том, что он как бы владеет «широкоугольником», неким дополнением к своему зрительному аппарату, позволяющим ему охватить взглядом сразу огромную площадь, различив в ней мельчайшие детали.
Его зрение поэтично. Это не обязательно поэтичность метафоры, удачных сравнений, на которые, кстати, он большой мастер. В игре метафорами, как мне кажется, не так уж сложно добиться виртуозного умения. Нет, речь идет о другом. Катаев умеет открыть читателям в самом простом и обыденном, в том, что знакомо и буднично, какую-то нежную, глубоко поэтическую новь. Так, к примеру, городской выгон с пыльными бессмертниками, яма с будяками, куда попадают Петя и Мотя в книге «Белеет парус одинокий», становятся прекрасными, наделенными притягательной, тревожной силой. Таким даром мгновенных и чудесных превращений обладают дети — и Катаев это отлично знает. Со щедростью волшебника он возвращает этот дар взрослым, читающим его книги.
Технология писательской работы различна. Я знаю своих товарищей, умело и с пользой составляющих во время работы картотеки, выписывающих на отдельные листки то, что может оказаться нужным для биографии героя, для исторической справки, для характерности диалога.
Катаев, насколько мне известно, работает по-иному. Но в ту минуту, когда он, рассказывая в беседе о чем-то им увиденном, давно услышанном или найденном, приводит точную характеристику, выразительную подробность, четкую справку, у меня всегда такое чувство, словно он с легкостью и безошибочностью достает нужный ему листок из огромной картотеки, хранящейся в его необычайно цепкой памяти.
Все, чем обладает писатель, всегда должно обращаться им на пользу его дела. Сила зрения и памяти, те чувства, которыми наделила Катаева природа или которые развил в себе он сам, всегда находятся у него в «рабочем состоянии». Умение увидеть и умение сберечь помогают ему придать каждой детали в его произведениях бесспорную подлинность. Оно, это умение, рождает в книгах, написанных Катаевым, одно из важных качеств: достоверность. Достоверность чувств, достоверность обстановки, достоверность языка, характеров, отношений.
Эта достоверность не создается мелким правдоподобием, прилежным умением «фотографировать) жизнь, записать кем-то оброненное слово, старательно зарисовать с натуры характер, не упустив ни одной родинки, ни одной приметы. Природа ее совсем иная.
Живая правда характеров и образов, правда событий и положений, верных черт и правдивых деталей — это тот драгоценный сплав, из которого художник выковывает большую правду жизни.
Вот почему образы героев Катаева полны такой живой, невянущей силы. И, вероятно, именно поэтому любой персонаж произведений Катаева становится для нас зримым, и нам кажется, что мы даже можем узнать его в толпе, как узнают друга или хорошо известного тебе человека.
Сейчас Валентин Катаев работает над новой повестью, в которой мы встретимся со старыми его героями.