Мама Наталии Евгеньевны — Ольга Яковлевна Штейнберг (1906–1996) — сразу приняла Гаврилина очень тепло, причём оценила не только его уникальные человеческие качества, но и музыкальный дар. В своей книге «Хроника моей жизни» (машинописный текст книги хранится в семейном архиве, опубликован не был) она отмечает: «Он пришёл в Дом художественной самодеятельности аккуратно причёсанный и в красном галстуке (тогда это было модно) и сказал, что хочет писать музыку к спектаклю «Клоп». Я, правда, не собиралась ставить «Клопа», но не отвергла эту идею, хотя в душе отнеслась с некоторым юмором к этой затее (о чём только может мечтать эта юная голова!)».
Впоследствии Гаврилин не однажды работал с Ольгой Яковлевной: у них сложился прекрасный творческий союз. В 1958 году Гаврилин написал музыку к двум одноактным водевилям: «Пятнадцать минут» (либретто И. Ольшанского) и «Москвичка» (либретто В. Куприянова), которые поставила в ленинградском Доме культуры железнодорожников режиссёр О. Штейнберг.
Думается, некоторые мелодические обороты «Москвички» нашли своё продолжение и развитие в «Земле» — вокально-симфоническом цикле для хора, солистов и оркестра на слова Альбины Шульгиной. Жанровая основа большинства номеров и того и другого сочинения — популярная в те годы и прекрасно известная Гаврилину советская массовая песня. И слова в «Москвичке» были соответствующие.
Видимо, работа в театре очень нравилась Гаврилину. О «Пятнадцати минутах» Ольга Яковлевна пишет: «Валерик написал чудесную «железнодорожную» музыку с лирикой, с движением поезда и всякими другими чудесами… Когда Валерий стал разучивать с исполнителями их партии — я изумилась: никогда не думала, что такого можно добиться от неумех. И показывал, как они должны подтанцовывать» [21, 38].
Есть и ещё одно немаловажное обстоятельство: создание музыки к спектаклям в юности подготавливало почву для более серьёзной работы в зрелый период творчества. Речь идёт, разумеется, о балетных шедеврах. Наталия Евгеньевна делится любопытными наблюдениями: «Сам Валерий не танцевал, но любил «дурачиться»: вдруг станет, смешно подпрыгивая, танцевать польку или «стильное» танго. Но чувство танца было колоссальное». И ещё: «Я была на одной репетиции «Пятнадцати минут» и увидела автора «в действии» — он показывал исполнителям, как нужно двигаться в ритме «железнодорожной» музыки. Я была удивлена, потому что Валерий в интернате никогда не танцевал, а здесь с лёгкостью давал такой интересный танцевальный рисунок».
Но это было несколько позже, в июле, а пока в апреле 1958 года ожидалось знаменательное событие — первый в истории Международный конкурс им. П. И. Чайковского.
В интернате телевизора в те годы еще не было, и потому увидеть выступления участников ребята не могли. Наталия Евгеньевна поговорила с директором, и телевизор появился, для него сколотили шкафчик в учебной комнате и разрешили всем смотреть конкурсные трансляции.
На просмотрах в учебной комнате яблоку негде было упасть: ради конкурса ученики прогуливали уроки, а учителя закрывали на это глаза. Бесконечно и повсеместно обсуждалась игра победителя Вана Клиберна, позже по школе распространилось феноменальное известие — Ван Клиберн приезжает с концертом в Ленинград!
О том, как доставали билеты на концерт Клиберна, можно написать рассказ, в наши дни никакие билеты так не добываются, но в 1958-м дела обстояли совсем иначе. «Сказали, что будут продавать билеты 14 мая, — вспоминала Наталия Евгеньевна. — Но это оказалось не так. Началась запись, я записалась 38-й, но как-то не поверила в эту запись и не записала больше никого. А когда шла вечером мимо филармонии, то записала Ирину Александровну — уже 778-й. И тогда уже поверила в серьёзность этих списков. В течение нескольких дней дважды в сутки мы ходили отмечаться, а 19 мая решено было стоять всю ночь, чтобы подходы к кассе не захватила живая очередь. В 12 часов ночи я вдруг, к своему удивлению, увидела на ступеньках крыльца филармонии Вадима. Через некоторое время появился и Валерий, а за ним и другие. Господи! Я думала, что хоть в очереди за билетами в филармонию я смогу быть свободна от интерната, но не тут-то было! Вот дурацкое положение: с одной стороны, я понимаю, что им нужно попасть на этот концерт, с другой — они должны быть в интернате и лежать в постелях. Но сомнениям пришёл конец, когда Вадим вступил в спор с милиционером. Тут уж мы с Ириной Александровной решительно вмешались и отправили их домой, в полной уверенности, что больше мы их здесь не увидим. Но когда в пять часов утра я пришла к филармонии на очередную проверку, то первые, кого я увидела, были прыгающие и скачущие (было холодно) девятиклассники, а на крыльце — Вадим и Валерий. Оказывается, в два часа ночи им позвонила Оля Бакаева — сказала, что устанавливается живая очередь, и они прибежали к филармонии. Но к 11 часам живая очередь была ликвидирована, и мы начали подвигаться к «вратам рая». День этот был полон разных событий, мы даже попали в неприятную историю с подложным номером, — и всё для того, чтобы мальчишкам достались билеты. Этот день был какой-то сумасшедший, а 23 мая — торжественный. Народ шёл в филармонию, а кругом наряды милиции. И вот наступил тот миг, которого так долго все ждали: на сцену вышел высокий светловолосый юноша, с длинными руками и огромными кистями рук. Он стремительно сел за рояль — и вот уже за роялем сидит другой человек. Он ушёл от нас в другой мир, мир музыки. Зал был покорён и зачарован. Он играл щедро и чудно, играл, отвечая на оглушительные овации публики. А под конец сыграл «Подмосковные вечера» Соловьёва-Седого. Овации не прекращались, и он вышел на последний поклон уже в длинном чёрном пальто. Этот юноша покорил всех своим талантом и простотой» [21, 31–32].
На этот исторический концерт попали все, кто очень хотел попасть. Во времена острого дефицита редкие выступления зарубежных музыкантов и воспринимались, и ценились совсем иначе, чем теперь. И, разумеется, всю ночь в очереди Наталия Евгеньевна провела не ради себя одной: важно было провести в концертный зал Гаврилина — уже не только воспитанника, но и друга, близкого человека.
Через две недели от него поступил своеобразный «благодарственный привет» — как всегда, очень трогательный: «Сегодня приходит Валерий от Вольфензона и говорит: «Ему очень понравились две мои прелюдии. Сказал, что очень хорошо. И спросил: «А кто это Н. Е.? Кому посвятил?» А я говорю: неизвестной». Я была удивлена и смущена, не зная, как выразить ему свою благодарность».
А тем временем обучение подходило к концу, близилась финальная точка — выпускной. И возник совсем не простой вопрос: где раздобыть брюки и пиджак? Новые костюмы в интернате были получены, но Гаврилину выданный вариант оказался слишком велик. Тогда кастелянша посоветовала надеть костюм Коли Кокушина, который был на год моложе. Однако Гаврилин заупрямился. «Я на вечер не пойду, — заявил он. — Что это я буду на вечере в чужом костюме, а потом — без костюма!» Пришлось Наталии Евгеньевне снова убеждать, успокаивать, восстанавливать равновесие.
На выпускной Гаврилин пришёл в сером костюме, совершенно счастливый. Подошёл к Наталии Евгеньевне с папиросой в зубах: «Можно мне хоть сегодня покурить? Мы сегодня пойдём с вами гулять, если вы, конечно, захотите».
Зашли в зал и сели все вместе — интернатские. Началось торжественное вручение аттестатов. «Валерий грыз ногти, вернее то, что осталось от них, — вспоминает Наталия Евгеньевна. — Он получил отличный музыкальный аттестат и клавир Десятой симфонии Шостаковича с надписью: «Гаврилину Валерию за отличное окончание школы. Директор. 28/VI-58 г.» Как всегда, всё у него было не так, как у других: на сцену поднялся не по ступеням, а полез через барьер, зацеловал Музу Вениаминовну за Шостаковича. А потом сел на своё место и стал целовать ноты. Позже он ходил и целовал всех педагогов, от Елизаветы Мартыновны, завуча школы, до меня».
Потом дружно все сели за стол, а после — по традиции, которая, вероятно, поддерживается всеми выпускниками в самых разных городах и сёлах — пошли на всю ночь гулять.