Преждевременную смерть Шукшина 2 октября 1974 года Гаврилин переживал очень тяжело: «Пришёл бледный, в глазах — горе. «Что случилось?» Глухо, еле сдерживая слёзы: «Шукшин умер». Так и не сошлись их пути-дороги в совместной работе, а она могла бы состояться. Шукшину наконец разрешили поставить фильм по роману о Степане Разине «Я пришёл дать вам волю». И Валерию кто-то из москвичей передал, что Шукшин собирается пригласить его на фильм» [21, 180].
Постепенно баллада на стихи В. Максимова завоевала широкую известность. Сначала В. Фёдоров и А. Хочин-ский записали её на радио (дуэтное исполнение). Затем, в 1976 году, автор написал партитуру для симфонического оркестра. Через год певица Елена Каменская получила на московском конкурсе за исполнение «Двух братьев» (с Ленинградским концертным оркестром под управлением А. Бадаева) I премию. А затем баллада вошла в репертуар Эдуарда Хиля, причём его интерпретацию Гаврилин считал наиболее точной.
Из Москвы пришла весточка от Г. В. Свиридова: «Сегодня 1 января 1979 года, и я хочу написать Вам, что сейчас вот, совсем больной от холодов и своей старости, я слушал концерт «Песня-78» по телевизору. Только что была исполнена Ваша песня «Два брата». Изумительная вещь, я второй раз её слышу и плачу. Какая красота: сколько чувства и какого благородного. Как хороша, как свежа форма, как она естественна. Какие дивные переходы: в мелодии; от темы к теме, от куплета к куплету. Это — шедевр, поверьте мне!» [42, 206].
Для Гаврилина подобный отзыв любимого Учителя и его благословение на последующее песенное творчество были очень значимы. Сам же он о своём творении рассуждал так: «…думаю, получилась песня «Два брата». <…> Критика называет её балладой. Мне большая честь: балладу написать ох как трудно!» [21, 183].
А 27 декабря 1974 года состоялась премьера спектакля по повести В. Тендрякова «Три мешка сорной пшеницы» (БДТ, постановка Г. Товстоногова, режиссёр Д. Либуркин, художник М. Ивницкий).
До последнего дня никто толком не знал — разрешат ли пьесу, состоится ли премьера. Постоянно ждали первого секретаря обкома Романова. А тот, по воспоминаниям О. Борисова, игравшего председателя колхоза, сообщил как-то Товстоногову: «Цените, Георгий Александрович, что я у вас до сих пор на «Мешках…» не был, цените! Если приду, спектакль придётся закрыть» [21, 181].
Спектакль в итоге состоялся. Для Гаврилина это была очень ответственная работа: со знаменитым режиссёром он сотрудничал впервые. А главные роли играли прекрасные актеры: Зинаида Шарко, Олег Борисов, Ефим Копелян. Для З. Шарко Гаврилин написал плач, который исполнялся в сцене после смерти Кистерёва. «Она причитала, по словам О. Борисова, как профессиональная вопленица, плачея. Как будто летали по залу сгустки угара» [Там же].
Много музыки Мастер написал к любовной сцене. Интересно, что, когда он принёс ноты, весь эпизод был уже поставлен Товстоноговым — но под воздействием тем Гаврилина Георгий Александрович всё поменял. «Первый раз встречаю такого режиссёра, который из-за музыки перестроил всю сцену», — удивлялся Гаврилин [Там же].
Между тем удивляться было нечему, по словам Товстоногова, «с первых эскизов музыкальных, которые <Гав-рилин > показал, было ощутимо ясно, как он удивительно тонко чувствует время, атмосферу, характер произведения. Но когда стала появляться уже музыка в полном её звучании, то не только главная задача — органичное сплетение музыки и драматического действия поражало, а и самостоятельное звучание музыки так, казалось бы, противопоказанное театру, вдруг воздействовало с особой силой. Музыка по своей сути очень народная и в то же время настолько преображённая… Вот я сейчас ещё слышу тот детский хор, который звучит у нас в одной из центральных сцен спектакля, сопровождающий любовную сцену героя с героиней этого произведения. Передано всё. Вот, говорят, проверяют таким образом музыку к спектаклю — если убрать музыку, может состояться спектакль? В этом случае можно сказать на 100 процентов, спектакль без музыки Гаврилина состояться не мог» (из выступления режиссёра в фильме «Композитор Валерий Гаврилин», 1981) [42, 270–271].
«Надеюсь, что наши встречи будут ещё продолжаться, — говорил Товстоногов о своей работе с Валерием Гаврилиным, — потому что это одна из моих самых интересных встреч с композитором во всей моей творческой биографии» [42, 270].
Но, несмотря на редкий творческий тандем режиссёра и композитора, несмотря на их увлечённую совместную работу, спектакль этот подстерегали несчастья. Проверяющую комиссию, например, не устроили плачи Шарко, и начиная с февраля 1975-го плачи в «Трёх мешках…» прекратились. События эти красочно описал Олег Борисов в своём дневнике: «Зачем эти причитания? Какие-то волчьи завывания! И так кишки вывернуты, — пошла в атаку комиссия. — Уберите эту сцену вовсе». А плач для Шарко написал сам Гаврилин. Однако Г. А. решил принести жертву. Либуркин сделал по-своему. На свой страх и риск договорился с Шарко, что она будет причитать не так надрывно, и всё оставил, как было.
Комиссия пришла ещё раз и… и на тебе — опять плач! Товстоногов вызвал Либуркина («А подать сюда…») и влепил ему по первое число. Давид попытался оправдаться: рушится сцена и что-то в этом духе. Комиссия негодовала и пригрозила: если Шарко завоет опять, театру несдобровать. А Либуркин по второму разу договорился с Зинаидой, что она смикширует, сократит…
Наконец его вызывает Романов. В театре — траур. Г. А. пишет заявление об уходе и держит его в кармане — наготове. «Олег, если бы вы заглянули в эти бледно-голубые стеклянные глазки! — рассказывал он, возвратясь из Смольного. — Наверное, на смертном одре буду видеть эти глазки!» <… > Когда Товстоногов появился в театре после Смольного, все вздохнули с облегчением: «Романов на «Три мешка» не придёт!» Оказывается, нужно радоваться, когда начальство про тебя не вспоминает» [Там же, 275–276].
Но этим несчастья «Трёх мешков…», увы, не исчерпывались. Ефим Копелян вышел на сцену в роли Евгения Тулупова-старшего всего несколько раз. О дальнейших событиях рассказывал Г. Г. Белов: «Грохочут в моих ушах до сих пор горькие рыдания Валерия, услышанные в телефонной трубке, когда он решил сообщить мне, что умер Ефим Копелян. Рыдания шли накатами, сквозь которые узнавалась какая-то речь, похожая на бормотание. Я пробовал успокоить, умерить его отчаяние» [45, 89]. Тогда же Копеляна срочно заменили К. Лавровым.
Отзывы о спектакле были по большей части отрицательными: его ругали за отсутствие исторической правды. Позже, ко всем прочим бедам и неурядицам, добавилось ещё одно драматическое обстоятельство: была утеряна рукопись Гаврилина. Сегодня мы можем лишь по немногочисленным рецензиям получить смутное представление о музыке.
Рецензенты говорят, что в спектакле были протяжная женская песня и лёгкий колокольный перезвон, тема молотьбы и переданный оркестровыми средствами вой ветра, а ещё звучал там «щемящий напев деревенских страданий («Дорогой, возьми с собою»), воплощающий боль военных утрат» (позже эта песня войдёт в «Военные письма») [42, 271–274].
Э. Хиль вспоминал: «Всех буквально ошарашило своей неожиданностью, простотой и чистотой решение любовной сцены: в первую брачную ночь молодые с головой укутываются в одеяло, и звучит светлая и целомудренная девичья песня «Милый мой дружок…» [Там же, 272].
И она тоже впоследствии войдёт в знаменитую военную поэму. Говорим об этом отнюдь не случайно, поскольку частично именно из «Трёх мешков…» произрастало следующее гаврилинское действо — ещё одна монотрагедия, посвящённая женскому одиночеству.
Кроме того, голосом ребёнка в спектакле был исполнен проникновенный романс на стихи Ф. Тютчева «Я очи знал». Позже этот романс зажил самостоятельной жизнью, был записан А. Белецким, А. Асадуллиным.