Кроме того, снова всплыла старая проблема: соседка снизу постучала в дверь и сообщила, что музыка ей мешает. А поскольку композитор никогда не сочинял «при свидетелях», вся работа остановилась. Наняли портниху, она сшила ватное стёганое одеяло по контуру рояля (и даже выстегала скрипичный ключ в центре), ножки инструмента были помещены в резиновые наконечники. Но соседка всё равно продолжала интенсивно барабанить по трубе. Ехать работать в Строганове Гаврилин не мог: состояние здоровья не позволяло справляться с тяжёлым дачным бытом. Опять встал вопрос о смене квартиры. Но куда и как переселяться?
Первый авторский концерт в родной Вологде всё-таки прошёл, причём с большим успехом. Помимо этого состоялись выступления в Ярославле, а позже — в Вильнюсе (в рамках выездного пленума Союза композиторов РСФСР). В Ярославле местные работники филармонии издевались как могли — то машину вовремя не пришлют, то дверь перед носом закроют. А в одном из депо, когда Раффи и Нора после исполнения никак не могли отмыть грязь с пальцев, организатор концерта объяснила доходчиво и кратко: «У нас на пианино играют слесаря, а у них знаете какие грязные руки (!)» [Там же, 292].
В Ригу, где Эдуард Чудаков (певец Рижской филармонии) исполнял «Немецкие тетради», Гаврилин поехать уже не смог. Билеты были куплены, и Валерий Александрович с супругой прибыли на вокзал, но вдруг началось страшное головокружение, перебои с сердцем: решили срочно вернуться домой. А через 10 дней после этого случая, когда Гаврилин поехал на столетие музыкального училища, у него начался приступ. Наталии Евгеньевне сообщили об этом по телефону. Она приехала, когда Гаврилина на носилках несли в «скорую».
Предварительным диагнозом был инфаркт. Позже он не подтвердился, но состояние оставляло желать лучшего. 27 декабря Валерий Александрович отправил домой письмо: «Дорогая Наташенька! Я очень нервничаю и из-за тебя — как много мучений свалилось на тебя, и из-за себя — полная неизвестность. Береги себя по возможности. Мне ничего не надо. Карантин здесь на месяц, т. е. до конца января. Упрямство здешних врачей понять не могу. Собираются лечить, а лекарства забывают: вчера не дали два раза никошпан, сегодня — тоже, адельфан вчера выпросил. Пиши мне, как твои дела, как Ольга Яковлевна. Тут все говорят, что при трофической язве нужно как можно меньше сладкого. Привет ей и всем нашим. Целую тебя, люблю и страшно тоскую. Береги себя. В. Г. 27. XII. 83 г.» [Там же, 296].
Перед Новым годом Гаврилина отпустили домой. Он почти не ходил из-за головокружений и тяжести в голове. Началось долгое лечение, хотя никто из врачей толком не понимал, что нужно делать. Один не мог сообразить, ставить ли иголки (а вдруг это ещё сильнее навредит!), другой влил в ухо воду и тем самым вызвал ещё большее головокружение. Потом сформулировали диагноз: повреждение лабиринта уха. С этим расстройством композитор жил все оставшиеся годы и признавался супруге, что, когда ходит, всегда думает прежде всего о том, как пройти прямо.
А праздник отмечали вместе с маленькой Настей. Ровно в 12 ночи внучка проснулась и, как взрослый человек, до трёх часов не спала — встречала новый, 1984 год.
Очерк 18
«ДАЛЕКО ОКРЕСТ НЁССЯ
КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН…»
Деревянный дом в Строганове, скрип половиц и долгие вечера. Медленно гаснет закатное зарево. В такой вот вечер несколько десятков лет назад прибежал бы он к крёстной, притулился в укромном запечном уголке ради сказок, песен и ласковой сокровенной беседы. И разлилось бы тёплым светом в душе первое предчувствие будущей музыки — вечерней ли, с лёгким плачущим колоколом, воскресной ли праздничной, с пожеланиями и прибаутками, разбойничьей ли, привольной да разухабистой.
Свои «Перезвоны» Гаврилин, видимо, знал всегда. Ему лишь нужно было расслышать их, достать из богатейших тайников детской памяти, а потом отшлифовать, облечь множество мыслей в определённую интонационную форму и зафиксировать на нотных строчках, донести до слушателя.
В том, вероятно, и состоит истинное предназначение художника: не утонуть в мелкотемье, а отважиться на собственное высокое слово, на постановку и решение вопросов извечных, общезначимых. Но грандиозные полотна, как известно, в одночасье не пишутся. Так, свою главную картину «Явление Христа народу» А. Иванов создавал на протяжении двадцати лет, над монументальным романом-эпопеей «Тихий Дон» М. Шолохов работал в общей сложности 15 лет. Семь лет, по словам самого Гаврилина, он вынашивал свою Симфонию-действо по прочтении Шукшина.
Эта грандиозная фреска о жизни народа, о столкновении добра и зла, правды и кривды в человеческой душе — неспокойной, мятущейся, грешной — «от первой до 392 последней ноты, как говорил Г. В. Свиридов, напоена русским мелосом, чистота её стиля поразительна. Органическое, сыновнее чувство Родины — драгоценное свойство этой музыки — её сердцевина. Из песен и хоров Гаврилина встаёт вольная перезвонная Русь. Но это совсем не любование экзотикой и архаикой, не музыкальное «штукарство» на раритетах древнего искусства. Это — подлинно, это написано кровью сердца. Живая современная музыка глубоко народного склада и — самое главное — современного мироощущения, рождённого здесь, на наших просторах» [45, 10].
А начиналось все так. Михаил Александрович Ульянов предложил Гаврилину написать музыку к спектаклю «Степан Разин» по знаменитому трагическому роману Шукшина «Я пришёл дать вам волю». Композитор сознавал всю значимость и ответственность предстоящей работы, поэтому согласился не сразу. Но в итоге воспринял это как знак судьбы, как долгожданную встречу с творчеством глубоко почитаемого автора. Обсудили с Ульяновым план действий: решили ввести в спектакль скоморохов, которые бы комментировали всё происходящее на сцене.
Гаврилин приступил к работе в марте 1978-го, и уже к лету музыка была написана. Начались репетиции с Ульяновым — режиссёром и исполнителем главной роли. Валерий Александрович был от него в полном восторге: «Что за человек! Каждый день приезжает за мной на машине и везёт меня в театр! Я ему говорю по телефону, что я сам пешком дойду: ведь ему приходится такие круги делать <… > А он: «Что вы, Валерий Александрович! Я за вами заеду». Я всё время чувствую его заботу обо мне» [21, 207].
Премьера состоялась 21 января 1979 года в Государственном академическом театре им. Евг. Вахтангова (постановка М. Ульянова и Г. Черняховского). С тех пор началась длительная дружба с Михаилом Ульяновым. После второго показа (9 февраля) он вёл банкет и каждому участнику спектакля выражал свою благодарность. О Гаврилине сказал: «В третьих строках я предлагаю тост за человека, который так ядрёно, так терпко чувствует Россию, русское…» [Там же, 211].
Существует совместное фото Гаврилина и Ульянова, на нём рукой последнего написано: «Дорогому Валерию Александровичу — удивительному композитору, так глубоко чувствующему русскую душу, душевному человеку — на добрую, долгую память о славных Разинских днях. Сарынь на кичку! С любовью и дружбою М. Ульянов. Июль 1979 г.» [Там же].
Приезжая в Москву, Гаврилин всегда заходил к Ульянову в гости, а тот высылал в Ленинград открытки и подарки, однажды прислал сборник «Песни русского народа, собранные в Архангельской и Олонецкой губерниях в 1886 году» с надписью: «Великому композитору — Валерию Гаврилину с вечной любовью и восхищением. Ваш М. Ульянов. Октябрь, 1996 год» [Там же, 212]. Михаил Александрович мечтал о дальнейшем сотрудничестве с Гаврилиным, но ему, увы, не суждено было сложиться.