Валера решил возразить и даже рот открыл. Но едва он выдал ноты две возражения, как Родионыч заслон поставил.
- Короче, пацан, - нетерпеливо рявкнул он, - жена твоя беременна? - Валера обмяк от укола его суженных зрачков. - Про любовницу узнала? - Родионыч по шагам речи подвигал своё лицо всё ближе к подопечному. - Истерика была у неё, до припадка? В больницу мы её отвезли? Отвезли. Ребёнок твой, сын, пострадал? А как же! Врачиха сказала, ты ж... жене типа покой нужен, обстановка благоприятная, взаимопонимание, поддержка? Сказала. Ты, твою ж... запомнил? Запомнил! Ну и всё! - Учитель взглядом отпустил подопечного и опять растянулся в кресле. Руки его сами потянулись к общипанной русалками ветке невинного винограда.
- А раз запомнил, то и нечего!.. - выдал Родионыч. - И вообще, у тебя всё здорово. Дела наши тикают! Сын скоро родится, белорус, наследник. Полинка, видишь, за ум взялась, что значит бабу по назначению использовать! - Учитель растянул в улыбку свой напомаженный виноградным соком рот. - Ты... как откормит младенца, салон какой-нибудь, типа парикмахерской, или ещё что там у баб в моде, открой для своей. Пусть занимается. А то, твою ж... сознание у неё подвижное, чтоб опять не того... от безделья...
Валере не хотелось больше слушать единственно правильное мнение Родионыча и дышать влагой застоявшейся воды бассейна, удобренной хлором. И он, оттолкнувшись от воздуха, воспарил.
- Батя, родной, ты прав, - с самого потолка крикнул он шефу. - Ты прав, конечно, но я поступлю по-своему. Сдаю бизнес и ухожу... А Лера не любовница, она моя душа...
Ещё днём раньше Валера не осмелился бы так поступить с оракулом, но сегодня день особенный, он теперь свободен. Так и уплыл он по воздуху, даже в раздевалку не заглянул, а Родионыч и не заметил будто, даже головы не поднял. Сидит он за столом, виноградины челюстями давит, и рот его время от времени сплёвывает косточки.
Валера совсем осмелел и приоткрыл глаза по-настоящему, но только лишь вздрогнули его жёсткие короткие ресницы, как боль невидимой рукой костлявой ведьмы сдавила череп. Казалось, что мозг его отрывается от костей, и он застонал.
Чья-то холодная бескостная, как будто тряпичная, рука вправила мозг в исходную позицию, жар тут же пошёл на спад, и он с лёгкостью распахнул глаза.
- Кто вы? - прошептал Валера, напрягая лоб.
Над ним склонилась женщина с васильковыми глазами, кончик её медовой косы щекотнул лицо Валеры.
- Не может быть, - шепчет он. - Я вас хоронил уже.
Женщина распахнула васильковые глаза во всю ширь и улыбнулась.
- Я отведу тебя к ней, - не раскрывая губ, сказала она, сжав руку остолбенелого Валеры. Его согласия не требовалось. Она просто вытянула больного за границу реальности, перелистнув множество его воспоминаний, в каждом из которых жила Валерия. - Не бойся, милый...
Валерий шагнул и очутился в знаменитой профессорской квартире.
На кухне посапывает чайник, урчит холодильник, а на обеденном столе выставили хрустящие спины поджаренные тосты. И вот остановилось журчание воды. Да, он узнал этот волнительный многоголосый шёпот, который лился из открытых дверей ванной с того часа, как его уложили на диван в квартире юной мамы. Она купала своего капризного малыша, тот хныкал и просил конфету. Юная мама, подёргивая маленьким хвостиком на затылке, баюкала его нежным голосом и просила в обмен на леденец скушать «овсяночку».
Валера призраком потянулся в неосвещённый коридор. Дверь ванной приоткрылась, едва не хлопнув его по лбу, и на волю вырвался ослепляющий свет. Он медленно расширялся и полз к гардеробной.
Наконец фотоновые волны вынесли в тусклый коридор живое воплощение Вирсавии, Венеры или Сусанны, сошедшей с полотна великого итальянского мастера века приблизительно восемнадцатого. Живое воплощение трёх богинь остановило свои волны у серебряного зеркала. У Валеры занялось дыхание: она рядом, живая, трёт ладонью покрытое влагой стекло и всматривается в его серебряную душу, как будто ищет глазами кого-то. Кого? «Я нашёл тебя», - бормочет он.