– Я женщина, Алекс! – приветливо улыбнулась Коскарелли. – В глубине души меня манит таинственное и фантастическое. Надеюсь, Мишель станет рассказывать своим детям сказки, а не объяснять младенцам устройство компьютера или принципы программирования. Без фантастики мир скучен.
Држич расстроился, услышав ответ приятельницы. Он безнадежно махнул рукой.
– Ты не поняла меня, Джемайма. Я ничего не имею против сказок. Я очень люблю искусство, а оно насквозь фантастично. Как тебе объяснить? Вот сейчас мне нужно написать портрет одного бурундука…
– Кого?
– Бурундука, живущего рядом с моим домом. Очень милый, любопытный, но пугливый зверек. Так вот, если бы у меня рос ребенок, я бы рассказывал ему, что бурундук попросил меня нарисовать его, а потом потребовал добавить на его шкурку пару полосок. Такая беседа представляется вполне естественной в сказке для малыша, только начинающего познавать все, что его окружает. Но если завтра мой бурундук вдруг обратится ко мне и ворчливо потребует горсть орехов в качестве гонорара за позирование, я немедленно обращусь к врачу или начну вспоминать, чем я мог отравиться накануне. Я против того, чтобы смешивать химию и алхимию, астрономию и астрологию. Они не могут совмещаться, пересекаться, смешиваться. Твои доспехи возбудили мое любопытство, но я склонен думать, что есть для них вполне материальное объяснение, которого пока мы просто не знаем. Нам известно, что древние шумеры в третьем тысячелетии до нашей эры успешно проводили операции по трепанации черепа. Но это были хирургические операции, кстати, даже сохранились бронзовые инструменты древних врачей. Мастерство, утраченные знания и технологии, но никакого колдовства, никакой мистики, а жили шумеры не в параллельном мире. Понимаешь, что я хочу сказать?
– Очень хорошо понимаю, Алекс. Не сердись, но для меня твои рассуждения сродни ответу на вопрос, отчего ты не женишься. Ты признаешь физиологическое влечение, существующее между мужчиной и женщиной, ты понимаешь важность инстинкта продолжения рода, но тебе абсолютно безразличны такие понятия как флирт, влюбленность, любовь. Они ведь тоже нематериальны, дорогой мой!
– Опять ты за старое! – недовольно воскликнул Држич.
– Просто я пытаюсь на близком тебе примере объяснить ограниченность твоих представлений о мире, в котором мы живем, – спокойно объяснила женщина. – Кстати, приглядись к Елене. В девочке есть что-то, чего ты не замечаешь или не хочешь замечать. Она очень одинока, нуждается в друге, в наставнике. Почему ты все время отталкиваешь ее? Она же не набивается тебе ни в жены, ни в любовницы.
– Я больше не работаю в Службе Безопасности, – коротко отрезал Скунс. – В чем-то ты права, Джемайма. Возможно, я слишком черств, прагматичен, а может быть, просто устал от бесконечных тараканьих бегов. Елене нужен друг, но Шеф не умеет дружить; Поль и Валет умерли, а я не гожусь в наставники. Она раздражает меня самим фактом своего существования. Мы оба с самого начала взяли фальшивые ноты, поэтому сейчас не способны на дуэт. Я не могу брать высокие октавы, чтобы подстроиться к ее партии, а она не хочет услышать меня. Обычное дело. Вспомни, как начиналась наша дружба?
Джемайма весело рассмеялась, задорно вздернув нос.
– Прекрасно помню! Мне удалось разыграть перед тобой роль восточной рабыни, жаждущей лишь одного: беспрекословно выполнять любой приказ своего повелителя. Я очень ловко продемонстрировала тебе свои сильные стороны: знание компьютерных систем, осведомленность в светских отношениях…
– Я поручал тебе только то, что ты сама хотела делать…
– Именно так, Алекс! Ты это называешь «настроиться на твою тональность»?
– Я тоже мог бы рассказать, как руководил твоей работой, но зачем вспоминать о временах, когда мы оба водили друг друга за нос? Важно лишь то, что это доставляло нам обоим удовольствие. Мы научились уважать и ценить друг друга. Нам было просто, потому что мы оба лицемеры и не прочь полицедействовать не только на людях, но и вдвоем.