В этот день бурундук внял долготерпению живописца или просто соизволил откликнуться на его мысленные мольбы. Зверек взгромоздился на небольшой сучок, приняв при этом весьма изящную позу, демонстрируя художнику великолепие своего пушистого хвоста. Умильная мордочка выразила полную покорность судьбе и готовность немедленно расплатиться за чрезмерное любопытство. Држич затаил дыхание, запоминая детали явленного ему образа. Ему хотелось расцеловать животное.
Но бурундук неожиданно вздрогнул и стремглав кинулся в свое убежище. За спиной отчаянно выругавшегося художника послышался хруст веток, заставивший Држича всерьез задуматься над тем, следует ли ему сразу убить неуклюжего гуляку или сперва подвергнуть его какой-нибудь замысловатой пытке.
– Здравствуй, Алекс! Вот где ты спрятался. Я обшарила все окрестности, прежде чем нашла тебя, – прозвучал мелодичный голосок Елены О’Нил.
– Где ты воспитывалась? – вместо приветствия обрушился на девушку Држич. – Если хозяина нет в доме, это означает, что он не намерен принимать посетителей, даже таких назойливых, как ты. Неужели Правительство отменило священное право неприкосновенности частного жилища? Это мои владения, а я не желаю, чтобы по ним шлялись кто ни попадя!
На мгновение Джокер опешила от такой встречи, но поскольку подозревала, что ее визит не вызовет энтузиазма у бывшего напарника, быстро подавила подкатившую к горлу обиду. Ровным голосом она сказала:
– У меня очень серьезное дело к тебе. Ты должен меня выслушать…
– Хорошо, хорошо! – торопливо перебил ее Скунс. – Я запишу тебя на прием. Придешь ко мне после предварительного предупреждения месяца через три или чуть-чуть попозже. А сейчас я очень занят и не расположен к беседе. С тобой – особенно.
– Тебе придется поговорить со мной, – спокойно, но настойчиво произнесла девушка. – Дело слишком важное, чтобы откладывать его не только на месяц, но даже на неделю.
Држич вдруг понял, что совершил ошибку. Елена, конечно же, подготовилась к тому, что ее встретят грубостью, поэтому не собиралась сдавать занятые позиции. Тогда Скунс решил сменить тактику. Он попытался закатить истерику.
– Что ты себе позволяешь? – визгливо завопил Александр, воздев вверх две самые крупные кисти. – Мне нет дела до твоих забот, а здесь нет ни Скунса, ни Валета. Теперь здесь скромно обитает великий живописец Држич! Ты грубо вторглась в хрупкий мир гения, ты разметала тонкую ауру священного вдохновения, дарованного мне свыше. Это нестерпимо! Я физически ощущаю боль раненной Музы. О! Какое жестокое страдание! У меня нет сил терпеть эту муку. Скорее оставь меня наедине с моими страданиями. Уходи! Уходи! Уходи!
Вначале Елена хихикнула, расценив начало тирады Александра как милую шутку, а затем растерялась, когда из глаз взрослого мужчины, которого она считала хладнокровным убийцей, потекли неподдельные слезы, а его лицо исказила горестная судорога.
– Что с тобой? – невольно воскликнула она.
– Уходи! Скорее уходи! Тебе не понять! Что ты знаешь о розовых рассветах, о серебристом пухе древнего лишайника на камнях? Минуту назад мне открылась одна из величайших тайн природы, а ты безжалостно погубила мое озарение, разрушила плоды многодневного труда! Ты не способна ощутить меру причиненной мне боли. Уйди же! Твой вид ужасает меня, а твой голос разрывает мое сердце!
Држич забился в рыданиях, закрывая лицо руками. Елена недоуменно смотрела на него, судорожно размышляя о том, что ей следует делать. Она помнила, что Скунс всегда славился даром перевоплощения. Он без труда мог разыграть перед ней любую сцену. Однако его уход из Службы Безопасности сопровождался очень странными слухами, среди которых циркулировал и тот, что бывший заместитель директора слегка повредился рассудком, что теперь он не выносит вида крови, а его многочисленные жертвы, которые он прежде с легкостью убирал со своего пути, теперь являются ему по ночам в чудовищных кошмарах. Ей не без труда удавалось сохранять спокойствие при виде искаженного лица бывшего напарника, выпачканной красками рубашки. Более всего ее смущал безумный взгляд собеседника, этот невидящий взгляд метался по поляне, но ни на чем не мог остановиться.