Стражники тотчас покинули это мрачное помещение, зато два коренастых, жилистых, бритых налысо подручных палача стали по бокам рыцаря, готовые в любую минуту приступить к своим прямым обязанностям.
— Я не понимаю, о каких, собственно говоря, заблуждениях и преступлениях идёт речь и в чём я должен раскаяться, тем более что я даже не католик, — сохраняя внешнее спокойствие, дерзко ответил Валленштейн.
Епископ Барберци сокрушённо покачал головой:
— Сын мой, уже почти три месяца мы пытаемся тебя уговорить отречься от своих крамольных идей, но, к сожалению, только потеряли драгоценное время. Ты так и не понял, что в отличие от какой-нибудь протестантской псевдоцеркви святая католическая церковь хотя и проявляет милосердие к падшим и заблудшим, однако наша истинная Церковь никогда не мстит и даже не наказывает нечестивцев вроде тебя, а лишь, с Божьей помощью, если необходимо, выжигает ересь калёным железом, стремится привести их к покаянию, иначе весь мир может захлебнуться в океане самых мерзких грехов, утонет под чудовищными волнами сатанинского разгула дьявольской стихии. Силы ада взывают из бездны к таким грешникам и нечестивцам, как ты, и как мы уже убедились — не зря. Чтобы выявить ту дьявольскую сущность, которая вселилась в тебя, нам ничего не остаётся, как провести более тщательное расследование с применением замечательного искусства палача. Прежнее обследование покровов и особенностей строения твоего тела не выявили аномалий, свидетельствующих о связи с дьяволом и прочими силами ада. Ты выглядишь, как человек, наделённый бессмертной душой и соответствующий своему благородному происхождению. Ты прекрасно сложен, высок ростом и строен, ты — сильный и красивый мужчина, — при этих словах у епископа дрогнул голос, а чёрные маленькие глаза как-то странно заблестели. — Покровы твоего тела — чистые, без всяких крупных родинок, бородавок, пятен и прочих меток дьявола, которые бы могли навести на мысль о твоей связи с потусторонними силами. Однако твоя душа, сын мой, судя по твоему упрямству, по-видимому, уже давно заложена дьяволу, с которым ты заключил скреплённый кровью преступный договор. Иначе очень трудно объяснить твои невероятные успехи в стенах alma mater, а также удивительное мастерство в искусстве фехтования. Признайся, сын мой, что обыкновенному человеку за неполных два года не осилить и половину того, что ты постиг, слушая лекции в университете, причём в свободное от беспробудного пьянства, драк и гнусного разврата время. Редко кто за такое короткое время становится бакалавром, а ты ведь готов примерить на себя даже роскошную мантию магистра. Тебе, сын мой, самому не кажется всё это весьма подозрительным? Признайся, пока не поздно: подписывал ли ты договор с дьяволом, если подписывал, то когда, где и при каких обстоятельствах? Назови своих сообщников!
В ответ Валленштейн лишь недоумённо пожал широкими плечами.
— Я уже говорил, что ты, сын мой, удивительно хорошо сложен, но, на мой взгляд, твои слишком длинные ноги портят общее впечатление, — с плотоядной улыбкой на чувственных, ярко-красных губах произнёс епископ, и его чёрные, напоминающие маслины глазки снова как-то странно заблестели. — Говорят, в ногах правды нет, однако, иногда она кроется именно в ногах, в этом я уже неоднократно убеждался, — и оборвав свою учтивую речь, скомандовал заплечных дел мастерам: — Надеть на него испанские сапоги!
Козимо Верди радостно встрепенулся и подал знак своим подручным. В мгновение ока Валленштейн был крепко привязан к специальной деревянной скамье, напоминающей гроб с острой двухскатной крышкой, а на его длинные мускулистые ноги примерили хитроумное приспособление для дробления костей, известное в то весёлое и очень романтическое время как «испанские сапоги».
Барберци, ласково улыбаясь, окинул томным, словно у влюблённой женщины, и каким-то жадным взглядом сильную фигуру рыцаря, сидящего на крышке гроба в неуклюжей позе, и подал знак палачу. Тотчас деревянный молоток с глухим стуком вогнал клин в паз почти до самого конца. Валленштейн чуть не завыл от дикой боли, но, собравшись с духом, лишь скрипнул зубами.
Епископ продолжал улыбаться и, показывая членам трибунала холёной, маленькой, как у женщины, рукой в сторону корчащегося от боли узника, который тем не менее не издавал ни звука, произнёс с нескрываемой горечью:
— Вот она, гордыня, навеваемая самим дьяволом, вот — дьявольское искушение, не дающее грешнику смириться со своей судьбой даже в таком незавидном положении.
Остальные доминиканцы согласно закивали тщательно выбритыми тонзурами, с видимым удовольствием взирая на свою жертву.