***
Уговорить чужое тело подчиниться оказалось отвратительно сложной задачей. Ирондель чувствовала, что та трубка, которую использовал ватажник, не принесет ничего хорошего, и не ошибалась: колдунья впервые сталкивалась с такими ранами, хотя за проведенное в степях время видела и вылечила немало.
Она использовала всю воду, которую успел натаскать Елень, успела выстудить и комнату так, что теперь при каждом выдохе изо рта шли облачка пара, а теперь Дель чувствовала, как по ее рукам все выше и выше ползет злой, мертвенный холод, продираясь ледяными иглами все ближе к горлу. И все же Ирондель не позволяла себе закончить на середине.
«Сама виновата, — корила себя, — начала бы раньше, было бы куда проще. Докрутила хвостом, все вредничала и гордость лелеяла… Дура!»
— Ты совсем бледная, эй! — полуэльф, когда она спала с лица, набросил ей на плечи войлочную накидку, а сверху еще и плащом северянина прикрыл, только после спохватившись и утащив тот подальше, чтобы не было беды. Дель на восклицание так и не ответила, неловко покачнулась, но выстояла. А после с тяжелым вздохом опустилась на свободный край лавки, крепко сжимая в ладони сплющенный кусок свинца.
— Я почти закончила. Подай чарку с водкой.
— Ты решила в такой момент выпить?
— Я решила в такой момент зашить ему рану, — сил огрызаться у Дель не было. — Помоги мне его перетащить на сундук, воду вылей и можешь гулять свободный. На Гон у тебя есть куда пойти?
— На Гон?
— Да, мальчик, Гон. Ты совсем глупый или действительно не понимаешь, что еще немного, и нас тут заметет по самую крышу? Самое время найти себе под бок кого-то теплого и покладистого, — она усмехнулась невесело, накладывая первый шов, и даже не покосилась в сторону краснеющего все больше эльфа. — Впрочем… детей Гон не трогает, так что тебя обойдет мимо. Тебе сколько лет, Елень?
— Девятнадцать, — еле-еле слышно, — будет в начале Последнего Зерна.
Удивление колдунья все же смогла скрыть.
«Вот как. Всего на полгода меня старше… а ведь не скажешь…»
— Все равно не тронет. Иди уже. Завтра зайдешь, проведаешь своего болезного, — Дель выпрямилась. — И да… спасибо за помощь… «какой бы она ни была…»
Ирондель затянула второй, последний шов. Елень, поджавший обиженно губы, что его практически выгоняют, помог все же перетащить северянина с лавки на придвинутый к горячей спине сундук, подхватил оставшиеся тазы с уже ледяной водой и вышел вон, лишь пробурчав напоследок, чтобы Ирондель выпила молока.
— Для тебя нес.
Оставшись одна, Ирондель наспех укрыла теплым меховым одеялом все еще спящего человека, добавив поверх одеяла еще и тяжелый плащ северянина. Оделась сама, плотнее запахивая на груди войлочную накидку и пряча руки под шерстяной платок. И только осев у изголовья корчемной «кровати» и привалившись боком к прогретой стенке, вспомнила, что хотела получше осмотреть металлическую трубку, отобранную у мертвого разбойника, и свинцовую лепешку, которую она все-таки вытащила из чужой шкуры. Перебарывать усталость она не захотела: решила, что спросит после тех, кто может знать, что это было и как с этим бороться.
Дель запрокинула голову, коснувшись затылком теплой беленой стены, вдохнула полной грудью колкий морозный воздух, пришедший с севера вестником Гона, и замурлыкала под нос тихую степную колыбельную, старую, одну из тех, что никогда не имели слов…
Гон налетел с севера, ударил в стены пронизывающим ледяным ветром, выморозил до звонкой хрупкости слюду в маленьком окошке почти под потолком, стараясь выдавить единственный ход в клеть с улицы, расписать инеем стены и заковать льдом в себе все живое, что еще смело существовать.
Междумирье встретило ее вечерними сумерками, теплом летнего вечера и густым, хоть черпай кувшином, запахом трав. Ирондель щурилась на садящееся солнце, привалившись к боку Птицеликого, укрытая его крылом и разомлевшая от ощущаемого ею покоя.
— С ним ничего не случиться, аск’наль, ты все сделала верно.
Голос у Хозяина Птиц сегодня звучал чуть громче шелеста трав и еще больше убаюкивал. Дель повела плечами, еще теснее прижалась к боку Деда и ответила, сама удивившись, как насмешливо и самонадеянно это прозвучало:
— Я знаю.
Птицеликий тихо засмеялся.