— Зачем ты здесь, мастер Аннатар? Или ты отголосок прошлого? Тень моей детской в тебя влюбленности, которая заведет лишь глубже, в самое сердце зимы?
Эльф засмеялся, легко и совсем не обидно. Протянул ладони к пламени, грея озябшие пальцы. И на мгновение Ирондель показалось, что тень, отбрасываемая Аннатаром, принадлежит вовсе не ему, а кому-то выше, тоньше и легче в движениях.
— Ты никогда не думала, Твилин, что все мы похожи на драконов. Для того, чтобы сделать шаг вперед, нам тоже нужен Говорящий. Из нас двоих Тень — это ты. А я... я просто пришел поговорить с тобой. Подтолкнуть вперед.
Он медленно поднялся, без особого желания сделав шаг прочь от тепла. Аэнар выпрямился, вскинул голову к небу и с наслаждением зевнул.
— Твоя нотация все еще ждет тебя. А пока... кто знает, может в тебе куда больше от Мэйгво, чем от дракона.
Аэнар смерил Ирондель заинтересованным взглядом, раскрыл пасть. И прежде чем мир потонул в реве пламени, Дель услышала прощальное:
— Удачи...
***
Она резко поднялась на своей лежанке, опираясь ладонями на колкую подстилку из старого сена. В заброшенной конюшне, где выпало ночевать, все оставалось как прежде: рваные шторы брошенной паутины по углам, запах сырости и неприятная прохлада. Хотелось снова завернуться в меховой плащ и закрыть глаза. Вернуть прерванный сон, чтобы узнать, что она так и не сгорела в драконьем пламени.
Но вместо сна Дель просто уставилась на свои руки. Глубокие царапины, оставленные в стычке с разбойниками, цеплялись сухими отваливающимися корочками и чесались, обещали скоро вовсе исчезнуть. Мэйгво соскользнула с балки, на которой спала и ласково ущипнула хозяйку за палец.
— Я думаю, поймать мышь или две ты вполне способна самостоятельно. Сегодня мы с тобой разделимся. Ты полетишь дальше на север, в Раккасу. А я... я просто медленно побреду. Не против?
Птица недовольно проклекотала.
— Мне тоже не нравится этот план, но день-два и начнется Гон, а там... тебе лучше встретить его в стенах птичника. Что? Я и без этого справлюсь, не беспокойся.
Ветер, поднявшийся утром, только усилился к вечеру. Теперь он не просто забрасывал за шиворот колкие ноябрьские снежинки, а сбивал с ног и заставлял ускориться, чтобы скорее скрыться от пробирающего до костей холода.
К темноте Ирондель вышла наконец к старой деревне. На краю, чуть в стороне от тракта, был постоялый двор, не менее древний, чем деревня вокруг него. Уже на подходе было слышно, как нервно ржут кони, тревожно и несколько жалобно, блеют в овине овцы и как тепло пахнет из притворенной двери жаренным мясом и свежим хлебом — слишком богатыми запахами для выселок.
— Ой, ты должно совсем замерзла! — невысокая полненькая девушка схватила Ирондель за руку, стоило только зайти в корчму, потянула вглубь, ближе к очагу и почти силой усадила на лавку. — Шо делается-то! Шо делается! Видала, как завывает. Страх! Ну ты сиди пока. Грейся. Хочешь, каши принесу? Или супа могу. Тятенька утром барана зарезал, у нас каша добрая с мясом, супчик наваристый.
— Я у вас переночевать думала. Хоть на чердаке, хоть где.
— Почему бы и не переночевать. На чердаке, правда, занята комнатка, но если монетка есть, найдем тебе что почище да потеплее, — подмигнула задорно. — Супчику снести?
— Сбитня лучше. И только.
— Ну как знаешь.
От горячего сбитня и дышать стало легче. Пропала та ломота в костях, что родилась от долгих ночевок в сырых и продуваемых халупах или у лесных костров. Дочка корчмаря унесла в снятую за несколько серебряных монет клетушку немногочисленные вещи Ирондель, а теперь сидела рядом, пользуясь вечерней рассеянностью отца, и отлынивала от работы.
— Ты не бойся, что просто клеть. Там тепло очень, стеночка у ней общая с нашей печкой, жар идет хороший, всю клеть прогревает. Может, упаришься еще.
— С чего доброта-то такая? — криво улыбнулась Дель. Не верила она в искреннюю приязнь ко всем и каждому. Раньше, быть может, и приняла бы за чистую монету радость девицы, но не теперь.
— А что козни строить-то? — удивленно распахнула глаза собеседница. — У нас двор малый, прохожих немного. Из деревень окрестных приходят в вечер бражки попить да уходят к полуночью, а ты дороги дальние прошла. Небось, знаешь что интересное. Вот гость у нас есть сейчас, он аж у самой королевы Геллы при дворе бывал, видел ее. А какие басни бает про нее — заслушаешься! Теперь вот отдыхает, прежде чем дальше на север пойти, и пока гостит, на свирели нам порой играет. Ладный такой! — девица вздохнула томно и мечтательно улыбнулась. — Один в нем изъян...
— Какой же?
— Невеста есть. Говорит, ревнивая — страсть. И сердитая ужасно.
— Иногда лучше быть сердитой и ревнивой, — невесело усмехнулась Ирондель, сделав новый глоток. — Тогда жениха не потеряешь.
Собеседница задумалась о чем-то, все еще временами вздыхая, потом бросила взгляд на скрипнувшую входную дверь и расплылась в улыбке, больше подходящей сытой кошке, нежели девице.
— Марыська! А ну брысь от гостьи! Иди котел мыть, — рявкнул из-за стойки корчмарь и стукнул полотенцем по столешнице. — Ух я тебе, егоза, дурь прутиком!
Марыська встрепенулась, соскочила ловко с лавки и брызнула за порог. Обещание отца надрать прутиком чуть пониже спины явно напугало девушку.
«Ну надо же...»
Вместе с Марыськой пропал и душевный настрой, царивший на постоялом дворе: смолкли внезапно разговоры, повеяло из-за дверей злым, нежильным холодом и страхом. Дель обернулась через плечо, чтобы увидеть, кто же нарушил покой посетителей. И едва ли не засмеялась от ярости — у самого хода сидели трое из разбойничьего отряда, недобитки. Видимо, кто-то из ватажников смог выжить после встречи с каракалом и рассерженным Айрэ. И теперь они сверлили ее взглядом. Недолго, правда.
— Так вот ты где, дрянь, — выросли вскоре рядом и закрыли ей тусклый свет от рожков с маслом. — Выжила-таки, паскуда. Так и мы не хлипкие, вишь, нашли тебя. За атамана заплатить пришло время. Не бойся, мы тебя на кусочки резать будем медленно.
Ни вытащить оружия, ни даже просто вскочить Ирондель не успела. Легли на плечи чужие руки, заставляя остаться на лавке, сжали некрепко, ободряя.
— Мне кажется, фрёкен не сильно по нраву ваше общество.
Сердце предательски пропустило удар.
Ирондель знала, кого увидит у себя за спиной, если обернется. Но оборачиваться не хотелось. Было желание сжать покрепче зубы, зажмуриться и витиевато выругаться на гвальк'хийском.