Эль в бочке застыл — до весны не разгрызть
Огонь вгрызся в тело. Жадно и немножечко ласково. Ирондель чувствовала, как обугливаются ее кости, как осыпается пеплом на снег все то, что когда-то было ею, как ледяной воздух становится обжигающе горячим и застревает в груди, не давая ни выдохнуть, ни вдохнуть глубже.
Захотелось закрыть глаза и перестать существовать. Сдаться на милость огня и ледяной метели.
И все же ее что-то заставило вернуться. Открыть глаза. Среди туч проблеснуло на мгновение солнце. Но этого было достаточно, чтобы сощурившись Дель рассмотрела лицо "любимейшего ученика Вирлэ", чтобы потянулась руками к нему, желая ухватить за рукав нарядной рубахи, встать рядом и расспросить, что нового произошло с их последней встречи в чертогах Ветра и Тьмы. Но пальцы поймали лишь пустоту.
Дель нехотя распахнула глаза.
Боль была ослепляющей, выжигающей до костей всё неверие в собственные силы. Она обновляла. А в груди словно зажглась небольшая свеча, горящая ровным, спокойным светом. Сквозь пелену Дель с интересом рассмотрела собственные руки, абсолютно белые, будто бы они принадлежали покойнице; провела пальцами по растрепавшимся, рассыпавшимся по плечам волосам и усмехнулась: снег вымыл из них черноту, облепил ровно и остался лежать острыми ледяными иглами. Даже расшитое гвалькхийское платье исчезло: на плечах осталась лишь тонкая нижняя рубашка. Ирондель так и не поняла, стала ли она частью Гона, или же драконье пламя, пусть нереальное, зыбкое, как все вокруг, просто придало ей сил, но босые ноги не чувствовали холода. Идти вперед стало проще, пугало лишь одно — в кромешной темноте среди бурана так и не зажглось ни единого огонька. Дель должна была сама стать путеводной нитью. Для себя. И для тех, кто как и она затерялся во вьюге...
***
— Ты чо, девка? Можешь не косить под блаженную, все равно не поверим!
Ирондель встрепенулась, сгоняя остатки видения и хмуро усмехнулась собственным мыслям, сбросила ловко со плеча чужую ладонь.
— Ждали, значит... Ну пойдем, разрешим наш спор во дворе, чтобы корчмарю не сильно сокрушаться о поломанной мебели и кишках повсюду.
Стоявший сзади человек попытался ее остановить, вновь положив руку на плечо. Дель высвободилась, медленно поднялась со скамьи и сквозь зубы прорычала:
— Не смейте меня трогать. Я вас не знаю, так что при следующей попытке меня облапать с радостью лишу вас пары-другой конечностей.
— И все же оставить фрёкен в беде я не имею права, — он смеялся. Она слышала этот смех в его словах, пусть даже они и были произнесены абсолютно серьезным тоном. И от этого становилось только хуже. Хотелось сперва прикончить именно его, а не пришедших за ней разбойников. — Надеюсь, фрёкен не против.
— Кто я такая, чтобы отговаривать кого-то от самоубийства. Только платье мне не испачкайте. Это любимое.
Веселая Марыська высунула свой нос из-за двери в кухню. Напугано огляделась и спряталась. Дель вздохнула. Что же, помощи будет не много, но даже малой она бы обрадовалась.
— Скажи, корчмарь, дочери, чтобы вскипятила она воды побольше. Понадобится. И плошек несколько чистых нашла, принесла в клеть, где ночевать мне стелила, — хозяин двора ловко поймал некрупную монетку, тут же попробовав ее на зуб, а после удивленно принялся рассматривать.
— Ох ты ж, златолесских дивнюков чеканка! Это ж надо же!
— Ты слышал меня. — Она обернулась вновь на остатки разбойничьей ватаги и кивнула. — Идем.
Их оказалось больше, чем она ожидала. За тремя ватажниками, которых она встретила, подтянулись еще четверо. Положение становилось действительно незавидным. Разбойники щерились глумливо, отпускали сквозь зубы сальные шутки и обещания, что они с ней сделают. Слушать было неприятно, но грела мысль, что так просто она, Дель, не сдастся.
— Чем это ты так им насолила?
По хитрому прищуру своего негаданного защитника Ирондель поняла, что вопрос скорее риторический. Он не сомневался в ее таланте кому-то прижать хвост. И все же она ответила, смерив мужчину высокомерным взглядом:
— Убила их атамана. И ещё половину ватаги, когда пыталась скрыться.
По ладоням, скрытым в расшитые нарядные перчатки, прошла уже знакомая щекотка. Сырая магия высвобождалась охотно, словно только и ждала, когда ее призовут вновь. Потерлась ласковой кошкой и лёгким покалыванием ушла в кончики пальцев. Дель не стала говорить северянину, что сейчас, подальше от беды, стоит находиться рядом с ней. Он сам шагнул вперёд, оказавшись у нее за спиной так близко, что она чувствовала его дыхание. Колдунья стряхнула выплетеную из сырой волшбы сеть, и та проворными змейками проползла по опавшей листве, тут же чернеющей, сворачивающейся в мгновение и рассыпающейся в пыль, а после разбилась о ноги стоящих ватажников.
Покачнулся первый и осел наземь, схватившись поперек туловища. Побледневший, он тут же начал темнеть кожей, словно сгнивал заживо. И наконец остался лежать на стылой земле, уже будучи мертвым. За ним повалился второй, схватившись за горло, словно полоснуло ему выю острое ловкое лезвие. Дель знала, что где ей отмерили дар лечить, там оставили и власть убивать, а против сырой темной магии не спасают ни амулеты, ни старые добрые заговоры.
Оставшиеся ватажники ощерились, силясь скрыть подступающих страх, выхватили оружие — кто меч, а кто топоры, — сплюнули сердито и поманили: давай, нападай. Но Ирондель не сделала ни единого шага. В тишине взорвалась хлопком узкая трубка в руках одного из разбойников. Кисло запахло жженной хвоей и сосновой стружкой. И только спустя мгновение Дель поняла, что её от ватажников защищает полупрозрачный крепкий щит, выставленный не иначе как нежданным союзником. Сам мужчина покачнулся легко, но тут же выпрямился и вымученно хмыкнул.
Дха послушно легла в ладонь, превратилась в долгое продолжение руки.