Вместе с тем она добра, то есть она бескорыстна и щедра и выражает свою жалость к беднякам тем, что швыряет им в окно кошелек. Намерения у нее честные, и она воображает, что никогда не лжет, потому что она до того залгалась сама перед собой, что потеряла представление о правде. Поведение ее полно целомудрия и достоинства. По крайней мере, оно долго было таковым. На деле она кротка, для предумышленной мести чересчур вяла и горда, убивает она только своими словами. Впрочем, назавтра она или забывает их, или берет назад.
Долгое время пришлось мне вырываться из власти ее обаяния, чтобы так хорошо распознать ее. Она долго оставалась для меня неразрешимой загадкой, потому что я никак не мог решиться заметить немощную и неизлечимую сторону ее души. Мне думается, что я испробовал все, чтобы исцелить и изменить ее. Меня постигла неудача, и я просил у Бога силу перенести без гнева и богохульства самое ужасное, самое горькое из всех разочарований.
Вторичная беременность превратила меня снова в ее невольника. Ее разрешение было для меня избавлением, ибо тогда между нами стали происходить вещи действительно тяжелые и непереносимые для меня. Наш второй сын родился хилым и некрасивым. Она упрекнула меня в этом. Она утверждала, что он родился от моего презрения и отвращения к ней, что он напоминает ее en laid, что это ее карикатура и что я видел ее такой, когда сделал ее вторично матерью.
Эксцентричности Алиды не такого рода, чтобы за них можно было весело побранить и назвать их ребячеством. Всякое подобное противоречие оскорбляет ее до последней степени. Я отвечал ей, что если ребенок пострадал в ее чреве, так это потому, что она сомневалась и во мне, и во всем, что это плод ее скептицизма, но что тут можно еще помочь. Красота человека — это его здоровье, значит, необходимо укреплять бедное маленькое создание внимательным и толковым уходом. Необходимо также внимательно следить за развитием его души и никогда не оскорблять его мыслью, что его могут любить меньше брата, и что смотреть на него менее приятно, чем на его брата.
Увы, пытаясь спасти этого ребенка, я произнес его приговор. Алида весьма слабоумна. Она вообразила себя виновной относительно сына прежде, чем провинилась, а потом провинилась в самом деле, из страха, что ей не избежать предопределения. Таким образом, все мои старания только увеличивали ее болезнь, и все мои слова имели в ее глазах пагубный смысл. Она упрямо стремилась констатировать, что не любит маленького Паолино, что я ей это предсказал, что она не может отвратить этого рока, что она вся трепещет всякий раз, как хочет приласкать это ужасное существо, ее проклятие, ее и мою кару. Чего только не было! Я вообразил, что она сошла с ума, стал опять вывозить ее, удалил ребенка. Но она принялась упрекать меня, материнский инстинкт заговорил громче предубеждений, или гордость женщины возмутилась в ней. Она захотела покончить совсем с надеждой, по ее выражению. Это обозначало, что раз я ее более не люблю, то она отказывается от удерживания меня при себе. Она попросила меня устроить для нее Вальведр, который она видела только раз, проездом, и объявила его мрачным и вульгарным. Теперь она желала жить там с моими сестрами, поселившимися там совсем. Я свез ее туда, превратил замок в роскошную резиденцию и водворился там вместе с ней.
Теперь ты понимаешь, мой друг, что тогда уже в моей любви к ней не было ни энтузиазма, ни надежды, ни иллюзий, ни огня. Но оставалась верная дружба, по-прежнему полная преданность, большое уважение к моему слову и чувству собственного достоинства, отеческая жалость к этой слабой и необузданной натуре, безграничная любовь к детям, а также, быть может, более утонченная нежность к нелюбимому женой ребенку, и всего этого было достаточно, чтобы удержать меня в Вальведре. Я провел там целый год, который не был потерян ни для моих сыновей, ни для моей младшей сестры. Я направил мысли и вкусы Павлы в такую сторону, которую она потом свято соблюдала. Я преподал старшей сестре науку материнства, которой у моей жены не было, и приобрести которую она не желала. Я работал также и для себя, и грустный, как может быть грустен человек, лишившийся половины своей души, я старался спасти остаток, не мучиться эгоистично, служить человечеству по мере сил своей преданностью прогрессу человеческих знаний, служить своей семье, давая ей прибежище в глубокой нежности и внешней ясности отца семейства.