— Мне довольно будет объясниться, — отвечал Вальведр, — для того, чтобы ты понял мои опасения. Особа, о которой мы говорим в эту минуту, страстно влюблена в одного молодого человека, не имеющего более характера и рассудка, чем она сама. Обуреваемый волнениями, тысячью противоречивыми планами, он написал ей… недавно… в письме, найденном мной у себя под ногами и даже не запечатанном, до такой степени над моей доверчивостью насмехаются: «Если ты хочешь, мы похитим твоих сыновей. Я буду трудиться для них, я буду их наставником… всем, чем тебе угодно, лишь бы ты была моей, и ничто бы нас не разлучало, и т. д. и т. п.» Я знаю, что все это слова, слова и слова! Я спокоен насчет искренности желания этого восторженного любовника, еще ребенка по годам, взять на себя заботу о детях другого человека, но мать их может, в минуту безумия, принять это предложение всерьез, хотя бы для того, чтобы испытать его преданность! Все это свелось бы, вероятно, к маленькой поездке. Дети мигом бы надоели, и их привезли бы обратно в тот же вечер. Но думаешь ли ты, чтобы этих бедных невинных деток можно было подвергать опасности слушать эти странные дифирамбы хотя бы в течение одного дня?
— Если так, — отвечал Обернэ, — то мы постережем. Но всего лучше было бы, чтобы вы еще не уезжали.
— Я не уеду, не приведя в порядок всего, что касается настоящего и будущего.
— Не заботьтесь очень о будущем! И этот каприз скоро пройдет.
— Я в этом не уверен, — продолжал Вальведр, — До сих пор она ободряла малоопасных поклонников, светских людей, слишком хорошо воспитанных для того, чтобы рисковать публичным скандалом. Теперь же она встретила умного и честного человека, но чересчур экзальтированного, совсем неопытного и, кажется мне, не обладающего достаточными принципами для того, чтобы дать восторжествовать в себе добрым инстинктам. Словом, подобного ей, ее идеала. Если она тщательно скроет эту интригу, я притворюсь, что равнодушен к ней, но если она решится на какую-нибудь крайность, как предлагает ей этот неосторожный юноша, то он должен ожидать, что я приму крутые меры, или ей надо будет перестать носить мое имя. Я не хочу, чтобы она опозорила меня, но пока она будет моей женой, я не допущу также, чтобы ее опозорил другой мужчина. Таково мое заключение.
VIII
Когда Вальведр и Обернэ удалились и я перестал их слышать, я обернулся к Алиде, остававшейся по-прежнему позади меня. Я увидал ее на коленях на траве, смертельно бледную, с остановившимися глазами, помертвелыми руками, в обмороке и полумертвую, как тогда в церкви. Последние слова Вальведра, которого я раз десять порывался прервать, вернули мне энергию. Я отнес Алиду в павильон и, несмотря на только что слышанное о ней, подкосившее меня на минуту, я стал приводить ее в чувство и нежно утешать ее.
— Ну что же, перчатка брошена, — сказал я ей, когда она была в состоянии выслушать меня, — наше дело поднять ее! Этот великий философ начертал нам наш долг, а мне будет сладко исполнить его. Напишем ему сейчас же о наших намерениях.
— Какие намерения? Что такое? — сказала она с блуждающим видом.
— Разве ты не поняла, разве ты не слыхала слов г. де-Вальведра? Он точно бросил тебе вызов доказать свою искренность, а мне отказал в возможности быть преданным. Докажем же ему, что мы любим друг друга серьезнее, чем он думает. Позволь мне доказать ему, что я считаю себя более способным, чем он, сделать тебя счастливой и сохранить твою верность. Вот вся моя месть за его презрение.
— А дети мои! — вскричала она. — Кому же они достанутся?
— Вы разделите их пополам.
— Ах да, он отдаст мне Паолино!
— Нет, раз он именно его предпочитает.
— Это невозможно! Вальведр любит их равно, он никогда не отдаст детей!
— Однако ты имеешь те же права на них. Ты не совершила ничего такого, что закон мог бы покарать?
— Нет! Клянусь в том своими детьми и тобой. Но будет процесс, скандал вместо простой формальности, которая могла бы совершиться очень легко в случае обоюдного соглашения. Впрочем, я не знаю, не отдаст ли протестантский закон детей мужу. Я ничего не знаю, я никогда не осведомлялась. Мои принципы не позволяют мне принимать развод, и я никогда не думала, чтобы Вальведр дошел до этого!
— Но что же хочешь ты делать с твоими детьми? — сказал я ей, раздраженный этой материнской экзальтацией, пробуждавшейся в моем присутствии только для того, чтобы оскорбить меня. — Будь же искренна сама с собой, любишь ты только одного из них, старшего, и как раз он-то, по всяким законам, принадлежит отцу, если только нет нравственной опасности вверить его ему, а здесь об этом и речи не может быть. Да, наконец, о чем же заботиться? Ведь даже оставаясь женой Вальведра, ты в его глазах потеряла право воспитывать их… и даже водить их гулять. Таким образом, развод не изменит ничего в твоем положении, ибо никакой человеческий закон не отнимет у тебя права видеть их.