— Ты говоришь, как полоумный! — сказал Обернэ, пожимая плечами. — Если бы Вальведр желал иметь на своей стороне общественное мнение, он предоставил бы жене идти навстречу скандалу.
— Быть может, Вальведр опасается менее порицания, чем возможности показаться смешным!
— А ты сам?
— Это еще более мое право, чем его. Он сам вызвал мою злость, он должен был предвидеть и последствия ее
— Значит, решено — ты похищаешь?
— Да, и со всевозможной таинственностью, потому что я не желаю делать Алиду свидетельницей трагедии, неизбежности которой она и не подозревает. И ты не видишь этой тайны, потому что не можешь же желать быть секундантом Вальведра против меня, твоего лучшего друга?
— Моего лучшего друга? Нет, если ты станешь упорствовать в своем намерении, то можешь подавать в отставку от этого звания!
— Я буду упорствовать, ценой дружбы, ценой самой жизни. Но как только я водворю Алиду в безопасное место, я вернусь сюда и явлюсь к г. де-Вальведру для того, чтобы повторить ему все, что ты только что слышал и что я поручаю тебе сказать ему, как только я уеду, т. е. через час.
Обернэ видел, что я непременно буду стоять на своем, и что его выговоры только больше раздражают меня. Он вдруг решился.
— Хорошо, — сказал он. — Когда ты вернешься, ты найдешь Вальведра готовым поддерживать с тобой сей замечательный разговор, а до завтра он не узнает, что я тебя видел. Уезжай как можно скорее, а я постараюсь помочь ему не найти своей жены. Прощай! Я не желаю тебе большого счастья, ибо, если бы ты был способен вкушать счастье в подобных обстоятельствах, я стал бы презирать тебя. Я рассчитываю еще, что ты пораздумаешь, и что угрызения совести вернут тебя на путь уважения к общественным приличиям. Прощай, бедняга Франсис! Я оставляю тебя на краю бездны. Один лишь Бог может помешать тебе скатиться туда.
Он вышел. Голос его заглушали слезы, от которых разрывалось мое сердце. Потом он вернулся. Я хотел броситься ему на шею, но он оттолкнул меня, спрашивая, не передумал ли я. А когда я отвечал, что нет, то он продолжал холодно:
— Я вернулся сказать тебе, что если тебе нужны деньги, то я могу предложить их тебе. Не подумай, чтобы я не упрекал себя, что доставляю тебе средства губить себя, но я предпочитаю это тому, чтобы ты обратился к этому Мозервальду… Ведь он твой соперник, надеюсь, ты это знаешь?
Я не мог больше говорить. Меня душил конвульсивный кашель. Я отвечал ему знаком, что мне ничего не нужно, и он ушел, не пожелав пожать мне руки.
Через несколько минут после его ухода я вступил в совещание с моим хозяином.
— Невфалим, — сказал я ему, — мне нужно 20 тысяч франков, и я прошу их у вас.
— Ах, наконец-то! — вскричал он с неподдельной радостью. — Значит, вы действительно мой друг!
— Да, но выслушайте. Все имущество моих родителей состоит в 40 тысячах франков, помещенных на мое имя. У меня нет долгов и я единственный сын. Пока мои родители живы, я не хочу трогать этот капитал, на проценты которого они живут. Вы мне назначите срок, а я напишу вам вексель на всю сумму с процентами.
Он не хотел принимать этого обеспечения. Я заставил его согласиться, грозя ему в случае отказа обратиться к Обернэ, предложившему мне свой кошелек.
— Разве я уже недостаточно обязан вам, — сказал я, — раз вы принимаете единственное доказательство моей состоятельности, которое я могу вам дать, а именно мое слово?
Через четверть часа я сидел с ним в карете. Мы выехали из Женевы, и он отвез меня в одну из своих загородных вилл, откуда я выехал на почтовых к французской границе.
Я очень тревожился об Алиде, которая должна была присоединиться ко мне туда вечером и которая, казалось мне, чересчур внезапно покинула дом Обернэ, а потому рисковала наткнуться на какое-нибудь препятствие. Но, доехав до назначенного места, я нашел уже ее там. Она перепрыгнула из своей кареты в мою, и мы быстро продолжили путь. В то время железных дорог не было, и догнать нас было нелегко. Однако же, для Вальведра это не было невозможно. Дальше читатель узнает, что избавило нас от его преследования.