Залив блестит, как огромная полоса расплавленного металла. На горизонте стоят паруса рыбачьих лодок.
— Мам, мы запишемся в художку?
Море шуршит о гладкие камни — они все поросли ярким мхом. А вдалеке горы в густых белых облаках, как голые коленки после парной.
— Какая художка? Я школу-то нормальную не могу найти! Посмотрим.
Всё ясно, мама опять не в духе.
— Я искупнусь, ладно?
— Только быстро. Нам ещё на базар, пока не закрыли, картошка кончилась.
А я вообще могу круглый год одними арбузами питаться! Разрежешь его пополам, а там — засахаренный мармелад! И ложкой его, ложкой, прямо из половинки — а на дне потом розовое озеро. Выпиваешь его со свежим батоном вприкуску — прелесть! Почему не продают арбузный сок в пакетах? Всякий апельсиновый и яблочный есть, а арбузного не продают.
Я бегу в воду по крупному мокрому песку — он весь из маленьких разноцветных камушков, как из бисера!
— Эй, осторожней! Чуть ногу не отдавила, овца!
Я оглядываюсь:
— Извините, пожалуйста.
— Извините! Смотреть надо, куда прёшь! — передо мной загорелая девчонка с длинными волнистыми волосами.
Какая красивая! Только лицо сердитое.
— Чего уставилась? Шевели колготками! Лифчик, смотри, не потеряй.
Она хохочет, запрокинув голову, как на сцене. А следом хохочут остальные девчонки, все в ярких бикини.
Просто мне купальник великоват. Мама купила на вырост, а он ещё и растянулся.
Купаться уже совершенно не хочется. Я отплываю в сторону — подальше от этой компании — и выхожу на берег.
Надо попросить маму купить мне новый купальник. На базаре можно найти не очень дорогой.
Когда я возвращаюсь на наше место, мама разговаривает с каким-то мужчиной. У неё всё лицо и шея в красных пятнах. А у мужчины ничего такого, только гладковыбритый волевой подбородок.
— Здравствуйте, — говорю я мужчине и беру полотенце. Где-то внутри дребезжит маленький тревожный звоночек.
— Привет, — отвечает он и пристально на меня смотрит.
Мне неловко, кажется, я даже краснею. Когда мне неловко, я становлюсь горячей и слышу в ушах море. Хотя я его и так сейчас слышу — вон же оно, совсем рядом. А чего он уставился, как я вытираюсь? Ещё в костюме на пляж явился, бред какой-то.
— Ты нас не представишь? — спрашивает он у мамы.
— Не вижу смысла. Собирайся, Валя, мы уже уходим.
— Ну хорошо, я тогда сам представлюсь, — говорит мужчина и откашливается в кулак. — Валя, я твой папа.
И так он это буднично сказал — так наш сантехник говорит, когда приходит чинить трубы:
— Привет, я сантехник.
Как будто я не знаю.
Мужчина точно таким же тоном это сказал. А мне показалось, в небе что-то взорвалось.
Баба Лиза срисовывает мне собачку из «Золотой книги сказок» Божены Немцовой.
— Не называй меня, пожалуйста, бабушкой. Особенно при дяде Арчиле, ладно?
— А почему? — мне вдруг становится обидно. — Ты же моя бабушка! Да? Моя?
— Ну, конечно, твоя, — улыбается баба Лиза. — Вот посмотри на меня.
— Я смотрю.
— Ну, что ты видишь?
— Я тебя вижу.
— А бабушку? Ты бабушку видишь? — волнуется бабушка.
И тут до меня доходит! Бабушки ведь какие? Седые и в платочках. В лучшем случае в огромных мохеровых шапках, и пахнет от них котами или пирогами с капустой. А от бабушки пахнет французскими духами, и ещё она носит длинный рыжий кудрявый искусственный хвост на голове. Это когда без шляпы.
— Нет, — говорю, — никакой бабушки здесь нет.
— Вот видишь! — радуется бабушка.
— А как тебя тогда называть?
— Давай просто Лизой.
— Но ты же мне всё-таки бабушка, — нервничаю я. — Про бабушек так ведь не говорят.
— А мы будем, ладно?
— Ладно. Только ты меня тоже Валей не называй.
— Хорошо. Давай я буду звать тебя котиком Тарасиком.
— Меня уже так папа называет.
— Нуууу… — тянет Лиза, — давай тогда Собачкиным. Хочешь?