За рамками этих примитивных разделений начинается искусство современности, великое и великодушное, искусство, в котором главное и второстепенное, явное и подспудное, большое и малое, белое и черное противопоставляются и взаимодействуют, обогащая озоном художественную атмосферу…
Вампилов не уклонялся от жизни. Он к жизни пришел. Порой он брал ее на руки, иногда вступал с ней в схватку, щедро проявляя талант, благородство, проницательность…»
Беседы с такими людьми, как автор этих строк, укрепляли Александра Валентиновича в правильности своей творческой стези. Тернии терниями, но ободряющие дружеские слова помогали идти, несмотря на злые шипы.
А еще оставалась родина. Заповедные места, куда можно отправиться с женой и дочкой, с приятелями, давними и надежными. Самое любимое место, где можно отойти от столичной обессиливающей толкотни, от сумрачных дум, — это Байкал, его благословенные берега. У истока Ангары, в красивейшей Молчановской пади, по весне покрывающейся цветущим багульником, а летом — роскошным разнотравьем, у многих иркутских писателей были дачи. Семья Вампилова постоянно гостила (да нет, хозяйничала!) во владениях Валентина Распутина, Глеба Пакулова, Владимира Жемчужникова. Своей дачи, к сожалению, Саша так и не успел завести. А что касается рыбалки — то в самые дальние, необжитые таежные места байкальского побережья сманивал приятелей именно Вампилов.
Вот рассказ В. Жемчужникова об одной такой вылазке.
«Б начале лета шестьдесят девятого года одним из первых рейсов теплохода “Комсомолец” отправились мы на северный Байкал. Малый рыбацкий десант составили трое — Саша Вампилов, Гена Машкин и я. Два дня плыли мы по “славному морю”, день шли пешком по глухоманной, мрачноватой тайге. И добрались наконец до озера Фролиха — цели нашего пути.
Фролиха — словно дитя батюшки Байкала, великолепная его копия, уменьшенная приблизительно в сотню раз, но сохранившая ту же чистоту и красоту. Драгоценный аквамарин в оправе посеребренных снегом гольцов Баргузинского хребта… Кто сроду не слыхивал о Фролихе, может вызвать в воображении знаменитую кавказскую Рицу. Только надо представить Рицу, не захваченную туристами и курортниками с их автобусами и прогулочными катерами. И — без единой общепитовской точки!
На берегах Фролихи жили всего-навсего восемь человек — мы да ученые-ихтиологи, лагерь которых стоял неподалеку от нашей палатки. Они там занимались тихими научными делами, почти ничем не напоминая о своем присутствии. Да и мы старались не бередить тишину, что выстаивалась в озерной котловине не иначе как с ледникового периода.
В нашем распоряжении появился плот, связанный из четырех сосновых бревен. На нем-то и пускались мы в ежедневные плавания. Сперва попадались на крючок только окуни, здоровенные колючие “лапти”, мы им не радовались. Не ради банальных окуней совершили бросок за полтыщи верст! Мы мечтали о красной рыбе, диковинном даватчане, который водится на Фролихе, в некоторых других озерах на севере, а на Байкале почти не встречается. Мы долго стегали спиннингами воду в разных местах озера, и все безуспешно. Лосось-даватчан не давался в руки, пока Геннадий Машкин случайно не открыл простой и верный способ лова…
Каждый день плавали мы на середину Фролихи, к маленькому островку, возле которого лучше всего клевало. Лесистый островок казался необитаемым, однако вскоре мы обнаружили там крякву и травянистое гнездо с яичками. После первого знакомства больше ее не тревожили…
Нисколько не преувеличу, если замечу, что Саня был самым упорным среди нас рыболовом. Мог легко подняться на утренней зорьке, мог сидеть на плоту в ожидании клева до самых сумерек, мог идти ради нескольких хариусов по такому буреломному берегу, где сам черт ногу сломит. Жить так жить, рыбачить так рыбачить. Да, он ничего не умел делать походя, вполнакала, вполчувства.
Вскоре подошло время расставаться с Фролихой. Туристов за эти дни заметно подвалило. Зазвенели топоры, загремели выстрелы, по вечерам от дальних костров неслись крики, песни и гогот. Заповедной благодати — как не бывало.
— М-да, не дадут нашей крякве утят высидеть, — хмурился Вампилов…
Случалось, и у таежного костра, и даже посреди застолья он неожиданно как бы уходил в себя, сосредоточивался на чем-то своем, очень личном. И эти минуты (не отрешенности, нет, а самоуглубления) выдавали упорный ход творческой мысли, невидимые миру поиски…»
Глава десятая
«В ТЯЖЕЛОМ ВОЗДУХЕ ИНТРИГ НОСЯТСЯ НАДЕЖДА И ПОЭЗИЯ…»