После этого вечера Алисия уже не вставала с постели. Не успела она утром открыть глаза, как потеряла сознание.
Домашний врач после внимательного осмотра предписал ей полный покой.
— Не знаю, в чем дело, — сказал он Хордану на прощанье. — Какая-то непонятная слабость. Ни рвоты, ничего… Если завтра не станет лучше, пошлите за мной немедленно.
На следующее утро Алисии стало хуже. Созвали консилиум. У больной нашли быстро прогрессирующее и совершенно необъяснимое малокровие. Обмороков с Алисией больше не случалось, но она таяла на глазах. Весь день в освещенной люстрами спальне царила мертвая тишина. Целые часы протекали без малейшего шороха. Алисия дремала. Хордан почти неотлучно находился в гостиной, где свет горел круглые сутки. Как заведенный, ходил он из угла в угол. Ковер заглушал его шаги. Время от времени он входил в спальню и безмолвно кружил возле кровати, на секунду останавливаясь то у изголовья, то в ногах, чтобы взглянуть на жену.
Вскоре Алисию стали преследовать галлюцинации. Призраки вначале неясно маячили в воздухе, затем осели на пол. Молодая женщина не сводила безумно расширенных глаз с ковра по обе стороны от изголовья. Однажды ночью она вдруг замерла, неподвижно вперив взор в одну точку. Рот ее испуганно приоткрылся, на губах и носу выступили капельки пота.
— Хордан! Хордан! — закричала она, цепенея от ужаса, не в силах отвести взгляда от ковра.
Хордан примчался в спальню, но, увидев его, Алисия завопила как безумная.
— Это я, Алисия, это я, — успокаивал ее Хордан.
Алисия потерянно переводила взгляд с мужа на ковер, потом снова на мужа и лишь после долгого недоуменного сравнения пришла в себя, улыбнулась, взяла руку Хордана и, дрожа всем телом, долго гладила ее.
Чаще всего Алисии мерещилась громадная человекообразная обезьяна, которая, опершись передними лапами о ковер, пожирала ее глазами.
Врачи бессильно разводили руками. Непостижимым образом больная как будто истекала кровью — капля за каплей, день за днем, час за часом… Во время последнего консилиума Алисия лежала в оцепенении, пока врачи выслушивали ее, передавая друг другу точно безжизненную куклу. Они долго молча ее осматривали, затем перешли в столовую. Старший врач растерянно пожал плечами:
— Загадочный случай… Тут ничем не поможешь…
— Не хватало только вашего приговора! — буркнул Хор- дан и внезапно забарабанил пальцами по столу.
Алисия таяла на глазах; ее странный бред начинался обычно под вечер, стихая сразу после полуночи. За день болезнь ее не обострялась, но каждое утро она просыпалась мертвенно-бледная, чуть не в обмороке. Казалось, именно по ночам иссякала в ней кровь — источник жизни. Пробуждаясь от сна, она чувствовала себя раздавленной непомерной тяжестью. С третьего дня болезни это ощущение уже не покидало ее. Она с трудом поворачивала голову. Не позволяла перестилать себе постель и даже взбивать подушку. Вечерние кошмары подкрадывались теперь к ней в обличье чудовищ, которые, сгрудившись у кровати, пытались вскарабкаться на одеяло.
Затем Алисия потеряла сознание. Два последних дня она не переставала бредить. По-прежнему в спальне и гостиной торжественно, как на похоронах, горели люстры. В зловещем безмолвии дома слышался лишь монотонный бред умирающей да глухие отзвуки неумолчных шагов Хордана.
Наконец Алисия умерла. Служанка, которая вошла в спальню прибирать опустевшую кровать, вдруг с удивлением стала разглядывать подушку.
— Сеньор! — негромко позвала она Хордана. — На подушке словно бы кровавые пятна…
Хордан поспешно приблизился, нагнулся над подушкой. В самом деле, по обе стороны вмятины, где покоилась голова Алисии, на наволочке виднелись темные пятнышки. Служанка еще несколько минут молча и неподвижно разглядывала их, затем пробормотала:
— Похоже на укусы…
— Поднеси к свету, — распорядился Хордан.
Служанка подняла подушку, но тут же в ужасе выронила и уставилась на нее, бледная и дрожащая. Хордан почувствовал, как зашевелились волосы у него на голове.
— Что случилось? — хрипло выдавил он.
— Очень уж тяжелая… — с трудом проговорила служанка, которую трясло, словно в лихорадке.
Хордан поднял подушку — словно камнями набита — и понес в столовую. Там на обеденном столе он одним взмахом ножниц вспорол наволочку и чехол. Верхние перья разлетелись, и служанка, судорожно вцепившись руками в гладко зачесанные волосы, дико завопила: среди перьев, медленно шевеля мохнатыми лапами, копошился живой клейкий комок — чудовищное насекомое. Его так раздуло, что хоботок едва выделялся.