Час спустя у него было 8500 долларов наличными. Дух Нэнси исчез, оторванный от него по кускам, по клочкам и унесенный его ночными детьми. Запавшие вены ныли. Его сознание было переполнено впечатлениями, которые таяли без следа так же быстро, как шрамы на его молочно-белой коже. А кругом, во тьме грызли друг друга его временные потомки. Он смаковал визгливую музыку боли и наслаждения.
И его опять мучила жажда.
На модных рисунках 1950-х годов вампирская тема зашифрована и выступает на поверхность только через символы: угловатые фигуры, задрапированные в плащи с ободранными краями, напоминающие крылья летучей мыши; на черно-белых лицах — губы, накрашенные ярко-алой помадой; крошечные, почти неприметные клыки, выглядывающие из растянутых в улыбке ртов. Эти подспудные шутки — не что иное, как самоирония, свидетельствующая о боязливом приятии того, что должно было случиться. Чтобы стать «Энди Уорхолом», оформитель витрин и иллюстратор должен был умереть и возродиться Художником. Те, кто утверждает, будто кроме заработка его ничто не интересовало, — справедливости ради упомянем: именно это он сам твердил каждому, кто готов был слушать, — забывают о том, что он отказался от весьма значительного дохода, чтобы отдать все силы работе, изначально приносившей массу убытков.
Незадолго до того, как серии «Бутылка Кока-Колы» («Coca-Cola Bottie») и «Банка супа Кэмпбелча» («Campbell's Soup Сап») принесли ему известность, в период, когда он опасался, что оправился от одного нервного срыва только для того, чтобы сорваться снова, Уорхол написал картину — синтетический полимер, пастель, холст, — изображавшую Бэтмана (1960), единственного вампира, которого Америка встретила с распростертыми объятиями. Пусть он, вне всякого сомнения, уступает Лихтенстайновым заимствованиям из «страничек юмора», «Бэтман» все же является в своем роде значительным произведением, недовоплотившим идею, пойманную художником, но брошенную на полпути, — первой вспышкой того, что позже станет называться поп-артом. Как и многое из созданного еще до того, как Уорхол догадался использовать повторы и штампы в качестве художественных средств выражения, эта работа напоминает детские карандашные каракули, нашкрябанные поверх окутанного сутаной силуэта Боба Кейна (Bob Kane), классической фигуры неусыпного вампира. Произведение было выставлено в Галерее Кастелли (Castelli Gallery) и стало первым творением Уорхола, за которое частный коллекционер выложил весьма приличную сумму (картину приобрел анонимный покупатель, действовавший по поручению Фонда Уэйна), что, вполне вероятно, и вдохновило художника на продолжение собственных исканий.
В период творческого подъема, который начался в 1962 году и продолжался как минимум до тех пор, пока его не подстрелили, Уорхол арендовал помещение бывшей шляпной фабрики на Сорок седьмой Ист-стрит, 231. Он обратил чердачные помещения в собственную «Фабрику», где намеревался поставить искусство на конвейер. По совету своего помощника Натана Глюка (Nathan Gluck) Уорхол использовал трафаретную печать («как мошенник, подделывающий документы») и выпустил целую серию долларовых купюр, суповых жестянок и Мэрилин Монро. Казалось, для него не имеет значения, что изображать, — лишь бы это «что-то» было общеизвестным. Когда Генри Гельдцалер (Henry Geldzahler), заместитель заведующего Отделом американского искусства XX века в музее «Метрополитен», сказал Уорхолу, что ему стоит обратиться к более «серьезным» темам, тот принялся за серию, посвященную «смерти и катастрофам», изображавшую автомобильные аварии, самоубийства и электрический стул. На грани банальности и смысловой глубины балансируют созданные им портреты вампиров: «Кармилла Карнстайн» («Carmilla Kamstein», 1962), «Кукла-вампир» («Vampire Doll», 1963) и «Люси Вестенра» («Lucy Westenra», 1963). Лица бессмертных, с красными глазами и зубастыми ртами, множество раз воспроизведенные на листах, — наподобие марок без перфорации, с кожей ярко-зеленых и оранжевых тонов: эта серия будто возрождает жанр вампирского портрета XIX века. Вампиров, изображенных Энди, объединяло одно: их гибель получила широкую огласку. Параллельно, с помощью той же трафаретной печати, он создал полотна, изображавшие их истинную смерть: протыкание кольями, обезглавливание, расчленение. Возможно, именно эти картины и стали его первыми великими работами — искореженные трупы, плавающие в алой крови, безжизненные тела, разорванные на части жестокими пуританами.
В 1964 году Энди привез черно-белую стенную роспись 20x20 под названием «Тринадцать вампиров» на Всемирную выставку в Нью-Йорке, в Американский павильон, где ее должны были выставить вместе с работами Роберта Раушенберга и Роя Лихтенстайна. Среди этих тринадцати, между прочим, был первый созданный Уорхолом портрет Дракулы, хотя все остальные знаменитости, представленные там, были женщинами. Архитектор Филип Джонсон, заказавший это произведение, сообщил Уорхолу, что директор выставки высказал пожелание, чтобы фреску убрали, поскольку существуют опасения, что она может оскорбить чувства богобоязненных посетителей. Когда предложение Уорхола перечеркнуть портреты огненными крестами, символизирующими триумф божественного, было отклонено, он явился на выставку вместе с Гельдцалером и еще одним своим помощником, Джерардом Малангой (Gerard Malanga), и закрасил картину толстым слоем серебряной краски, изгоняющей бессмертную нечисть, провозгласив при этом: «Вот каким будет мое искусство». Насчет этого утраченного портрета Дракулы нам остается лишь строить предположения, ибо ни один из немногих очевидцев не может дать ему подробного описания. Какое именно из огромного множества изображений Короля Вампиров — с настоящей смерти которого к тому моменту прошло всего пять лет — воспроизвел Уорхол? Самым соблазнительным является предположение, основанное на свидетельстве Маланги, который позже взял свои слова обратно, будто это был единственный случай за всю художническую карьеру Уорхола, когда он скорее позаимствовал образ из собственного воображения, нежели скопировал откуда-то или воспроизвел с натуры. Лгал Энди постоянно, но, за исключением этого случая, никто никогда не обвинял его в вымысле.