Прежде чем я опомнился, отец спокойным тоном спросил меня, не хочу ли я верхом съездить в деревню, что давно было уже мне обещано.
Удовольствие верховой поездки заслонило все. С криком радости я бросился на шею отца.
— Прикажи оседлать тебе Карего, и пусть едет провожать Петро. Когда лошади будут готовы, зайдите сказать, я дам Петро поручение. Да, только поезжай осторожно, не скачи особенно под гору, — кончил отец.
Через час мы уже выезжали из ворот замка. Пропуская нас, привратник просил Петро узнать, нет ли в деревне Нетти.
— До сих пор мы не можем ее найти, а барыня изволят сердиться.
Петро проворчал что-то вроде «старого дьявола», и мы осторожно начали спускаться под гору.
Я устал, Альф, до завтра.
Твой Д.
ПИСЬМО СЕДЬМОЕ
Воспоминания, как рои потревоженных пчел, осаждают меня, и мне остается одно — писать и писать.
Итак, мы отправились с Петро в деревню.
Петро, старый слуга нашего дома, обожал отца и меня, да и вообще любил всю нашу семью. Это был добрый, веселый старик, всегда готовый помогать мне во всех шалостях, достать ли птичье гнездо, смастерить ли удочку, принести ли живого зайца… В Петро я всегда находил усердного помощника.
Но за последнее время Петро очень переменился: его уже не интересовали больше ни наши зайцы, ни ловля рыбы, ни даже молодой ворон с перебитым крылом, что подарил мне кучер.
Петро молчал по целым часам, и только глаза его страшно бегали и как-то загорались злобой, когда он хотя издали видел проходившего старого слугу графа, привезшего гроб.
Он что-то бормотал, и «старый дьявол» частенько срывалось с его губ.
Вся дворня знала ненависть старика к приезжему американцу, и всех это удивляло, так как добрее и обходительнее, чем Петро, не было человека в замке.
Чем вызвал американец к себе ненависть — трудно сказать. Он был так тих и так непритязателен. Все время он проводил или в своей сторожке, которую исправил, или в склепе, у гроба своего господина. Реже он тихо бродил в той части сада, где было его жилье.
Ни в людской, ни в кухне он никогда не появлялся. От общего содержания он тоже отказался.
— Мой господин оставил мне достаточно, чтобы не умереть с голода, — объяснил он отцу.
Кое-кто из наших привилегированных слуг думали свести знакомство с новым жильцом, но живо отстали, обиженные его гордыми и холодными ответами.
Отказ от общего стола тоже задел самолюбие многих, а над выражением «не умру с голоду» шутили.
— Ишь ты, приехал сухой да серый, а теперь так растолстел, что в дверь не войдет, да и губы красные, что твоя кровь! — смеялась Марина, молодая веселая поломойка.
— Не верещи! — крикнул на нее Петро, — вот заест тебя, так не так еще потолстеет.
— Подавится, — заливалась смехом Марина.
Пока довольно, Альф.
Ты спросишь, какие дела с Ритой? Великолепно. Бросая перо, я сбрасываю и все прошлое и принадлежу только моей чудесной невесте.
Иногда мне приходит на ум — время ли теперь предаваться воспоминаниям, не лучше ли наслаждаться настоящим?
Но в тиши ночи, после горячих поцелуев меня тянет к воспоминаниям, а следовательно, и к перу. Что это? Видимо, за долгую жизнь изгнанника назрела потребность высказаться… и даже сама любовь не в силах заглушить ее.
Итак, до следующего раза. Завтра иду отыскивать подарок, достойный моей милой.
Д.
— Господа, я продолжаю разговор о снах, — сказал хозяин, как только Карл Иванович прервал чтение.
— Что! Спать! Рано еще, — раздались голоса.
— Ну, кто как, а я ухожу, — встал первым капитан Райт. — Сегодня так до него и не добрались. Все эти ваши чтения… По правде говоря, и разобрать-то в них ничего нельзя.
Молодежи ничего не оставалось, как покориться решению старших.
Библиотекарь аккуратно сложил старые, пожелтевшие листки и, поклонясь, вышел из комнаты.
— Завтра в Охотничьем доме, — кричали ему вслед.
— Хорошо.
Охотничий дом
Назавтра за час до захода солнца вся компания собралась к Охотничьему дому.
На высокой башне развевался флаг свободной Америки (голубое поле с серебряными звездами) — лесть владетельному американцу.
Дом был невелик, но странной архитектуры: видимо, его построили не сразу, а надстраивали и пристраивали понемногу. Стены из серого камня облупились, выветрились, но все это скрадывалось сильно разросшимся диким хмелем и вьющимися розами. Окна нижнего этажа до половины были закрыты боярышником и жасмином. Да и вообще растительность, ничем не задерживаемая, развилась во всей красе и часто оказывалась почти непроходимой.