Я замялся. Откровенно говоря, переезжать не хотелось. Да и Крысь этот мутный какой-то. Я не хотел с ним дружить. Но откажись, и сразу все поймут, что правы они, а не я.
Перспективы напрягали. Был бы тут Лёнька, никто и рот не открыл бы в мой адрес. Но сейчас общественное мнение не на моей стороне. "Если ты плюнешь на коллектив, он утрётся. Если коллектив плюнет на тебя, ты утонешь". Я не помнил, в какой именно Гоблиновской переделке "Властелина Колец" услышал эти слова, но отлично понимал: мой плевок в сторону коллектива уже улетел. Теперь очередь плевать перешла к коллективу. Тонуть не хотелось. Правда, оставался ещё один вариант. Вдруг, пока я тут мечусь по округе, неведомые силы утянут весь коллектив на ТУ сторону. Однако от таких предчувствий холодок шёл по коже. Казалось, уж лучше утонуть. Обсохнешь, оправишься, и живи себе дальше. А как жить, если во всём лагере вдруг останешься ты один?
Спасение, однако, пришло, откуда не ждали.
-- Ничо Димон к вам не поедет, -- Кабанец мощно хлопнул меня по плечу. -- Он и нам пригодится. Мне порой он вот так, -- Большой Башка чиркнул ребром ладони себе по горлу, -- нужен.
-- С этим-то что делать? -- Ромыч с Санчесом одновременно ткнули в бока Крыся.
-- Он щас выкинет эту шнягу, -- медленно с достоинством сказал Большой Башка. -- Комнату проветрит. И дежурить по палате станет до конца смены единолично.
Прямо физически ощущалось, как разряжается атмосфера. Ещё чуть-чуть, и нам с Крысём навтыкали бы по полной программе судьи, ведомые справедливостью. А так всё вроде само разрешилось. Была проблема, а сейчас рассосётся. Потерпеть только надо малёха.
Ещё я понимал, что Кабанец так долг отдаёт за ночь, когда он трусливо сдристнул от лохматого чудища. И теперь в расчёте мы. И не будет мне больше послаблений. Невзирая на громкую заяву "Мне порой он вот так нужен".
Народ расходился. Я счастливо вывалился из палаты одним из первых. Свежий воздух ласкал ноздри. Но недолго. Внезапно нюх снова стали терзать запахи помойки. Это Крысь вытащил первую партию грязных шмоток. Вид у него был расстроенный. Он не понимал, что избежал сурового наказания за чмошничество. Он жалел вещи. Ему не хотелось с ними расставаться.
-- Ты, слышь, -- шепнул ему я. -- В заброшенном корпусе ЭТО спрячь. Там из наших никто не шарится.
И резко в сторону отошёл, а то подумают ещё, что мы с этим Крысём и впрямь товарищи закадычные.
После обеда мне не составило труда отделиться от нашей шараги и скользнуть в сторону. Жорыч откровенно лентяйничал на уборке палаты, и Кабанец сейчас решительными толчками гнал его к корпусу перемывать пол. Килька семенил рядом и радовался, что толчки доставались не ему. Я же решил найти такое место, куда из неведомых далей пробивался сигнал с вышки. Ведь весь край вышками утыкан. Ведь в любом районе, если побегать, найдёшь такой участок, где рядом с антенной на дисплее возникнет хотя бы одна чёрточка.
Но вблизи вертелся Крысь, показывая, что готов быть мне полезен во всём. А я бы тысяч пять сейчас приплатил тому, кто избавил бы меня от навязчивого общества.
Откуда мог звонить Палыч по своему Vertu? Не, была бы у него тачка, вопрос бы снялся мгновенно. Но ведь не отъезжал он никуда. Значит, заветное местечко неподалёку.
Может, проследить за ним?
Ага, и кто скажет, через сколько дней он опять попрётся звонить?
Нет, рассчитывать на слежку не стоило. Но ведь не могла же площадка, доступная для звонков, быть единственной. Высота! Мне требовалась высота! Такая высота, чтобы всем высотам высота. Чтобы даже найденный мной дуб в сравнении с ней казался коротышкой.
Крысь предано заглядывал мне в глаза.
-- Слышь, не знаешь, где тут найти дерево высокое.
-- Есть одно, -- пожал плечами белобрысый. -- Ёлка такая.
-- Говори где! -- мигом оживился я.
-- Туда надо идти, -- он махнул наискосок в сторону заката. -- Там бугры такие на местности. Если далеко зайдёшь, ёлку увидишь. Ох, и высоченная.
-- Красава! -- похвалил я, и Крысь расцвёл прямо. -- Сгоняю туда, пригляжусь. Не-не-не, ты тут остаёшься. Мне одному надо.
Радость на лице Крыся потухла, оно стало серым, как цементная стена пасмурным днём.
Но мне-то уже всё равно. Он надоел уже до чёртиков. Я хотел от него избавиться. Кроме того, если получится позвонить, лишние слушатели совсем не нужны.
Но всё-таки что-то покалывало внутри. Неуютно было, будто совершил что-то неправильное. Если по чесноку, я не мог брать Крыся с собой. Не упирался он мне никуда. Есть люди, которых лучше обходить. Которых не знать никогда лучше. Крыся я числил среди таких. Ну, познакомься я с ним ближе. Что ему предложить? Его же просто тянет на свалку. Счастье жизни в том, чтобы пошариться по округе да мусора набрать гнилого да вонючего, а потом за копейки сдать в неведомые места, куда я соваться не собираюсь. Уволоки я его от помойки, заскучает пацан. Потянет его обратно. А я, как друг, должен буду за ним следом.
Вот на фига друзья такие, скажите вы мне?!
А всё равно неспокойно на душе было.
Вроде как стыдно.
А вроде да и плевать.
Но почему успокоиться не могу? Почему не выкидывается из головы пацанчик этот?
И вспомнилось тут, как покалывало меня вот так же.
Только давно. В феврале это ещё было. В этом феврале. Морозном и метельном.
Мы тогда пособачились с маманей. Её бардак возмутил. А меня возмутило её возмущение.
Не, если стол называется моим, почему я не могу держать на нём всё, как мне надо?
Я люблю, когда под рукой всё. Рядом. Повернулся и взял.
И никогда не пойму, почему уйму полезных вещей надо распихивать по дальним полочкам и ящичкам. Или вообще в кладовку переть. Они мне здесь нужны. Нравится вещи по кладовкам прятать, суйте туда своё барахло. А моё на столе должно лежать. Чтобы не искать. Чтобы время экономить. Уши-то прожужжали, что время экономить надо. А сами...
Но маманя считала иначе.
И в этот день она просто сбросила всё моё со стола на пол. Разбирайся, мол, если по-хорошему порядок наводить не хочешь. Да и пыль протри. Пыли накопилось, дышать нечем.
И дверь балконную нараспашку. Пусть проветривается.
Я чуть не реву от злости. Бесит меня всё. Головой об стену долбанулся бы. Сижу на полу, разбираю сброшенное имущество. А сквозит, словно ветер напрямую с Северного Полюса дует. Или с Южного. На Южном-то холоднее. Мерзко так дует, словно по нервам едет и леденит.
Не выдержал я, вскочил, дверь балконную захлопнул. И в кресло свалился. "Когда, -- думаю, -- закончится мучение это? Когда наступит благословенное время, в которое никто мне указывать не станет, как жить надо?!"
Горюю, а краем уха стук ловлю.
Странно, дома и стук какой-то. И ведь не от входной двери. Будто ветка в окно долбится.
Уже после дотумкал: не в окно, в балконное стекло стучат.
Смотрю, а там мама. Видимо, взять что-то надо было, выскочила в одном халате. А я, не разобравшись, дверь-то и закрыл. А там, снаружи, ручки нет, чтобы открыть. Вот она и стучит.
Я поднялся с кресла, и вдруг словно ступор на меня нашёл. Злоба какая-то немереная. "Вот помёрзни, -- ворочается в мозгу. -- Подумай, надо ли чужие вещи на пол ронять, заботясь о порядке. Я ведь могу дверь открыть. А могу и не открыть".
А ей холодно там. Стучит жалобно.
Открывать надо! А ступор никак не кончается. Будто наказать следует. Не меня, а её наказать.
Стоим и смотрим через стекло друг на друга. Мои руки безвольно обвисли, а она, как дятел, стучит согнутым указательным пальцем. Мне и жалко её! И злость не проходит.
Не помню уже, как кинулся, как дверь распахнул. Помню, что на ресницах у неё снежинки были. И вдруг сразу растаяли. Я испуганно с дороги сдвинулся. Она мимо шагнула, посмотрела горестно и на кухню ушла. Ничего не сказала.