Она включила свет, и я вновь увидел эту комнату, в которой мы с Лизой провели немало счастливых дней и ночей. В ней ничего не изменилось. Все тот же кустарного производства старенький диванчик, широкая кровать с многочисленными подушками и подушечками, небольшой круглый столик, и я понял, что Лиза постаралась сохранить ту обстановку и расстановку мебели, которая была при мне. И в то же время я обнаружил некое новшество – на стене над кроватью в застекленной рамке висел портрет молодого улыбающегося человека. Это был мой портрет…
Утром следующего дня за мной заехал шофер “полуторки” и мы уехали с ним в село Фалькен, где провозились целый день, но работу выполнили, погрузили в кузов полуторки и закрепили торсами мотоцикл BMW с коляской. Я был молодым неопытным солдатом, но и тогда понимал, что наши большие командиры, не стесняясь, так же, как и американцы, делали свой бизнес, правда, называли его по-другому и мягче. Конечно, вот этот добротный трехколесный мотоцикл уйдет в Союз в качестве чей-то собственности. Я уговорил шофера остаться в Хейероде еще на одну ночь, и он охотно согласился, так как у транспортной роты здесь в Хейероде существовал настоящий заезжий двор со стоянкой автомашин и комнатой отдыха для водителей.
Из машины я вышел на Центральной площади села и торопливо вбежал в помещение бывшей комендатуры. Дверь открыла сама Анна Хольбайн, которая была искренне рада моему появлению и никак не хотела отпускать меня, не угостив традиционной чашечкой кофе. Но я спешил, категорически отказался от кофе и спросил: “Где Инга?”
– Она в гостях у моей младшей сестры Хедвиг. Она заплачет, когда узнает, что Onkel Wanja был у нас, и она не видела его.
В доме Вальдхельмов царило радостное оживление. Все члены большой семьи были в сборе, за исключением Гюнтера, который уехал в Мюльхаузен для поступления на работу. Когда я вошел в прихожую, Лиза быстро сбежала по лестнице со второго этажа и на глазах всех своих домочадцев поцеловала меня. Потом ко мне подошла Мутти и тоже по-матерински поцеловала меня в щеку. Мутти, как мне казалось тогда и как мне кажется сейчас, была идеальной хозяйкой большого и дружного семейства. У нее не было любимчиков, если, конечно, не считать маленького Хорсти. Для каждого она находила нужное ласковое слово, проявляла заботу и давала простые, правильные и ненавязчивые советы. Меня она не только любила, но давно считала членом своего многочисленного семейства.
В столовой был накрыт большой праздничный стол. На этот раз я сидел рядом с Лизой и не опасался что-нибудь опрокинуть или перевернуть. Напротив нас с Лизой, поближе к выходу сидела Мутти, по левую сторону занимали свои места Эрна и Труди, а справа от нас сидели мой дружок Хорсти и пожилая незнакомая мне дальняя родственница, приехавшая в гости из города Плауэн.
В углу комнаты стоял мой радиоприемник, из которого доносилась тихая музыка. Шутки, смех, веселые возгласы не смолкали весь вечер. Вдруг Лиза встрепенулась, выключила радиоприемник и завела патефон. К моей радости комната наполнилась знакомой и любимой мелодией песенки-танго:
Schenk mir dein Lӓcheln, Maria!..
Я знал, что в их семье не было патефона, значит Лиза на время одолжила его у кого-то из соседей. По немецким обычаям брать что-либо взаймы у соседей считалось неприличным и даже унизительным занятием. Но Лиза пошла на это, пошла с единственной целью – сделать мне приятное. И на этот раз семейный праздник удался, тем более что Лиза показала мне письмо от своего старшего брата Хорста, который писал, что в начале следующего, 1946, года он, вероятно, вернется домой из плена. А мы с Лизой теперь не так остро переживали мой отъезд из Хейероде, так как уже приспособились к новым обстоятельствам, к новым условиям.
Рано утром, когда я еще валялся в постели, за окном прозвучал продолжительный автомобильный гудок. Это был сигнал мне. Я быстро оделся, поцеловал Лизу, выскочил на улицу и сел в кабину “полуторки”. На этот раз наше расставание было не таким печальным и драматичным, как раньше, потому что мы договорились, что Лиза приедет в Доммитч на встречу Нового года.
Действительно новый, 1946, год мы встречали в том же составе, что и мой день рождения, только не в комендатуре Хейероде, а в Молькерайе Доммитча. Это Евгений Федоров, Александр Дунаевский, Павел Крафт и я. Хозяйкой праздника была не Лиза Вальдхельм, а Гертруда Рихтер. Музыка, танцы, обилие конфет для наших девушек, цветы и сами девушки были украшением новогоднего праздника. Именно здесь в городке Доммитч на встрече нового, 1946, года я впервые узнал и попробовал шампанское. До этого времени я только читал и слышал из разговоров о существовании такого вина, но видеть и тем более пробовать не доводилось. Наш всемогущий Павел Крафт на этот раз превзошел себя: стол ломился от дефицитных вин и закусок. Вдруг с бокалом вина поднялся Александр Дунаевский и провозгласил тост за дружбу между советским и немецким народами. Конечно, его все поддержали. Но когда он сказал, что получен приказ об эвакуации нашей дивизии из Германии и назвал дату – 1 февраля 1946 года, то все присутствующие замерли с раскрытыми ртами. Лиза бросилась ко мне, как бы ища у меня защиту, и мне пришлось успокаивать ее и себя самого следующими словами: