– Возьми и спрячь, – прошептала она.
Это были ее самые последние слова, которые я слышал. Я схватил эту бумажку и торопливо засунул ее в карман шинели. Затем бросил на ее горящее лицо свой возбужденный взгляд и побежал к громыхавшему на стыках составу. С помощью стоявших в проходе офицеров я вскочил на подножку своего вагона и обернулся назад. Лиза, моя бедная Лиза, стояла у центрального входа в вокзал, смотрела мне вслед и неторопливо махала белым платочком. Такой я видел ее в последний момент нашего расставания, такой она осталась в моей памяти на всю жизнь. Когда она скрылась из виду, я почувствовал, что силы оставляют меня, и я был вынужден присесть прямо на подножке вагона.
– Обратите внимание, сколько на перроне провожающих особ! – сказал один офицер, стоящий за моей спиной.
Только теперь я заметил, что на всей длине перрона, на углу зданий, у телеграфных столбов или просто около заборов скромно, даже как-то незаметно, стояли немецкие девушки и точно так же, как моя Лиза, махали белыми платочками. И каждая из них махала одному-единственному человеку, находящемуся в нашем эшелоне.
6. Десять лет и вся жизнь
Я не заметил, как мы проехали Торгау, как пересекли Эльбу, и как наш эшелон помчался на восток, увозя меня все дальше и дальше от Доммитча. Я сбросил с себя шинель, сапоги, забрался на верхнюю полку и стал усиленно думать и думать, то есть перебирать в памяти все наиболее важные и значительные эпизоды, случаи нашей совместной с Лизой жизни. Сколько было радостных безмятежных встреч, веселых прогулок по гористым и лесистым окрестностям Хейероде, жарких и страстных объятий и поцелуев. А сколько было томительных ожиданий известий друг о друге после моего отъезда из Хейероде, скользко было написано горячих строчек, любовных записок и больших откровенных писем! Все было. И самое главное – была еще чистая, честная, взаимная ЛЮБОВЬ, построенная на доверии друг к другу. И все это благодаря моей Лизе. Это она бросила в благодатную почву семя нашей любви, это она заботливо выхаживала возникший ее росток, это она и меня самого сделала лучшим и более ответственным человеком.
Вдруг я вспомнил, что в последний момент Лиза передала мне какую-то бумажку. Я с трудом нашел ее на дне глубокого кармана шинели. Но это была не просто бумажка, а Толстый объемистый пакет, на котором рукой Лизы было написано: ”Nicht in Dommitzsch öffnen” (“Вскрыть только вне Доммитча”). Я торопливо разорвал самодельный конверт, а в нем второй, точно такой же самодельный конверт и тоже с предупреждающей надписью: “Erst öffnen, wenn du von Dommitzsch weg bist!” (“Разрешаю вскрыть, когда будешь далеко от Доммитча!”). Внутри этого второго конверта был еще и третий и тоже с такой же предупредительной фразой. Наконец я добрался до самого письма. Оно сохранилось и вот его перевод:
7 февраля 1946 года. Доммитч. “Дорогой Ваня!!! Вероятно, это последнее письмо, которое ты получишь от меня здесь на немецкой земле. Хотя я не знаю, о чем ты сейчас думаешь, сидя в своем вагоне, но я верю, что ты по-прежнему любишь меня, Теперь я хочу тебе сказать самое главное, о чем ты даже не догадываешься: у меня будет РЕБЕНОК, наш с тобой ребенок, Ваня!..”
Фрагмент одного письма Лизы, на котором ее рукою написано: “Пылаю страстью к тебе”
Мощный удар обрушился на мою голову, в ушах зазвенело, в глазах поплыли разноцветные круги и полосы, а строчки письма задрожали и растворились в нахлынувшем тумане. Лиза, Лизхен! Что ты говоришь? Что ты пишешь? Такого не может быть! Я не ожидал, я не готовился к такому исходу, я не думал, что такое возможно, что именно ЭТО случится с нами! Что мне теперь делать? Что мне теперь предпринять? Я хочу тебя видеть немедленно и сказать тебе заветные слова огромной любви, признательности. Может быть, мне выпрыгнуть из вагона на ходу поезда и помчаться к тебе?
Но наш эшелон, трясясь и громыхая на стыках рельс, с большой скоростью несся все дальше и дальше на восток, и расстояние между мной и Лизой с каждой секундой увеличивалось. С огромным трудом я все же справился с охватившими меня тревогой и волнением, и, кое-как, с остановками, стал читать письмо дальше:
Теперь вся моя жизнь будет подчинена только одному этому, для меня самому важному, делу. Твой ребенок будет всегда мне напоминать тебя. Что бы не случилось в будущем, скажу тебе одно, что после рождения я буду воспитывать нашего ребенка как немца, но также обещаю тебе, что ребенок не должен ненавидеть Россию. До двенадцати лет я буду скрывать от него, кто его отец, а потом расскажу все, и он пусть сам решит – любить нас или ненавидеть…"