— Что случилось? — спрашивали подоспевшие сестры. Сидя на траве, Соня громко смеялась, повторяя:
— Он сошел с ума: влюбился в Аглаю!
— Как тебе не стыдно. Соня! — проговорила Варенька, надувая губки.
Глава шестая
Так тихо, так успокоительно, так безмятежно было, бросив весла, стоять в челноке на гладком, спокойном, белесовато-голубом озере. Аглая Николаевна, распустив белый зонтик, молчала, молчал и Ваня, сняв белую фуражку, так что причесанные теперь на пробор волосы казались золотыми на солнце.
— Вы очень хорошенький, Ваня, вы знаете? у вас зеленые глаза и отлично очерченный рот, у вас нежные руки и длинные ноги. Покажите вашу шею: по шее можно судить о цвете кожи на теле. Ничего, розовата и нежна.
Ваня хотел добавить: «А на плече у меня родинка», но воздержался. Аглая меж тем продолжала:
— Вы знаете, что вы недурны?
— Да, знаю.
Аглая, несколько недовольная, спросила:
— Кто же вам это говорил?
— Никто, я сам знаю.
Дома, разливая чай, дама спросила:
— У вас, Ваня, много знакомых молодых людей, товарищей?
— Почти совсем нет.
— Это жалко! — протянула Аглая. Чтобы поправиться, Ваня быстро произнес:
— Вот я хожу к Комаровым; там бывают кавалеры.
— Когда вы отучитесь от этого ужасного слова? Но это совсем не то. Как вы не понимаете?
— У меня есть дядя, есть вы, — прибавил он робко.
— Да, это, конечно; но это опять не то. Ваня робко взял Аглаину руку, молвив:
— Чего ж мне больше желать? Если вы позволите быть всегда около вас, если и вам это будет приятно, чего ж мне больше желать?
— Конечно, мне это будет приятно: вы такой милый мальчик, на вас приятно смотреть, хочется вас погладить, приласкать, — но не боитесь ли вы такой дружбы? она легко может перейти в другое чувство.
— С моей стороны? — спросил Ваня, как-то задыхаясь.
— И с вашей, и с моей, — ответила Аглая серьезно. Ваня вдруг перешел к месту, где сидела Аглая, опустился у ее стула на пол и прошептал: «Аглая Николаевна, вот я люблю вас». Она же, наклонись и как-то некстати рассмеявшись, стала покрывать быстрыми и острыми поцелуями волосы, лоб, глаза, щеки и губы мальчика. «И вы, и вы?» — будто ошеломленный, шептал Ваня, обнимая ее колени.
Аглая, словно вспомнив что-то важное, взяла тонкую китайскую чашку и, обняв Ваню одною рукой, водила пальцем по нежному рисунку, говоря:
— Смотрите, Ваня, какое сочетание красок, и что тут изображено! Вот видите: сидит семья на маленькой террасе и пьет чай, вот рыбаки идут на ловлю, козел стоит на холмике, возлюбленный спит, а девушка веером отгоняет мух, а только что они оба играли в шашки и рвали смородину, по небу летит птица, и розовый цвет его от темного пятнышка кажется еще розовее. От маленького пятнышка как усиливается тон и яркость.
И будто задумалась. Ваня приподнялся на коленях и прошептал ей в ухо:
— У меня на плече есть родинка!
— Да? — полуспросила женщина, не соображая в чем дело, но на всякий случай улыбаясь.
Постучав у дверей, вошла горничная и подала на подносе письмо. Аглая, сказав «простите», быстро разорвала конверт и несколько раз прочла немногие строчки на толстой серой бумаге. Потом задумалась, будто позабыв о Ване. Тот встал с подавленным вздохом и сказал: «Я пойду, Аглая Николаевна».
— Идите, друг, мы скоро увидимся, — нежно, но рассеянно проговорила она и поцеловала мальчика.
Глава седьмая
Должно быть, это был действительно экстренный случай, которых так избегал Эспер Петрович, что Ваня пришел к нему в спальню после одиннадцати вечера, что дядя разговаривал, сидя на кровати в ночном белье, что Ваня ходил по комнате, раздувая пламя свечи, которая, вероятно, по случаю такой экстренности была зажжена вместо электричества.
Эспер Петрович молчал, опершись руками о постель и свесив ноги, Ваня же то говорил, то умолкал и снова принимался за монолог, никем не прерываемый.
— Ты понимаешь, это все не то, не то, она меня любит так же, как редкую чашку, как переплет от книги, но я же живой человек, во мне течет кровь, если меня уколют, мне будет больно. Я люблю и хочу, чтобы меня любили, а не любовались только мною, как шкапом Louis XVI. Там, у Комаровых, и этого даже не понимают, там я просто кавалер при барышнях, а здесь — игрушка. А я, я вот с руками, ногами, грудью — Ваня Рассудин, вот что я. И так как я люблю, то хочу, чтобы любили именно меня, как я есть. Если же этого нельзя, то что же тогда?! что же тогда!?
И Ваня сел, будто все досказал. Эспер Петрович потер за ухом и начал: