После ухода мужа Капитолина Николаевна почувствовала себя свободной.
— Вы девчонку отвели и бросили, а нам отдуваться, — начала она крикливо.
— Жалею, раньше так не поступила, — негодующе прервала ее Елизавета Васильевна. — Никогда не прощу себе этого. Ведь рядом жила, все видела, а ничего толком не сделала. На что надеялась, сама не знаю. А тут нужно было не возмущаться, а… а драться!
— Это по какому такому праву? — подняла голос Капитолина Николаевна. — Лезут тут всякие не в свои дела!
— Нет, дело это наше общее, кровное, — возразила старая ткачиха. — Только тебе не понять всего.
— Как же, — деланно захохотала Капитолина Николаевна, — все умные, одни мы дураки! А ты на себя посмотри. Где Варвара? Не знаешь? Ты же умная…
Чтобы не выслушивать ругательств, Елизавета Васильевна ушла в свою комнату.
Амелина унялась не скоро…
Вернувшись с работы, Частухин, прежде чем зайти в свою квартиру, постучал в дверь к Елизавете Васильевне.
— Утром я в аптеку ходил и случайно встретил Вареньку, — поспешил он сообщить приятное известие.
— Где вы ее видели? — Женщина схватила Частухина за рукав.
— Мы встретились на площади.
— Когда это было?
— Что-то в начале седьмого. Я еще сказал, чтобы она не опоздала на фабрику.
— На фабрике ее нет.
— Как это нет? Она ждала подругу, чтобы идти туда.
— Не явилась на работу. Вчера утром убежала и до сих пор ее нет.
— Убежала? — удивился Владимир Григорьевич.
— Самой не верится, — призналась расстроенная Елизавета Васильевна. — Но прибегала ее бывшая школьная подруга Люся Гаврилова.
Она начала рассказывать, что произошло вчера в цехе. Неожиданно звякнул звонок.
Похлопав себя по карманам, Частухин нащупал связку ключей, достал их и отпер дверь.
Одна за другой в коридор вошли девушки. Поздоровались.
— Елизавета Васильевна, мы ищем Вареньку, — пояснила Нина.
— Сама сегодня в школу ходила, — беспомощно пожала плечами Елизавета Васильевна. — Пришла, а там никого, каникулы.
— Может, она у какой-нибудь подруги? — спросила Женя.
— Кто ж ее знает? Может, и так, — согласилась старая ткачиха. — Вот Владимир Григорьевич видел ее утром на площади, она какую-то подружку дожидалась, чтоб вместе на фабрику идти.
Девушки с недоумением переглянулись.
— На фабрику она не пришла, — сообщила Соня, хотя это было всем известно.
— Ой, девочки, я догадываюсь! — сверкнув своими зеленоватыми глазами, воскликнула Клава. — Она была на фабрике… но в другой бригаде!
— Как это? — удивилась Женя. — Кто ж ее без направления примет?
— Ну… она что-то там сказала.
— И ей сразу, пожалуйста, к станочку…
Зная характеры подруг, Тоня поспешила прервать их быстро разгорающийся спор.
— Мы хотели узнать, где она может быть, и сходить туда, — сказала она.
— Возможно, вы знаете ее родственников, подруг? — заговорила Римма и поинтересовалась: — А где ее родители?
— Родители далеко, — сердито насупилась Елизавета Васильевна.
— Кто они? — спросила Римма.
Елизавета Васильевна продолжала недовольно хмуриться. Было заметно, что ей неприятно говорить о людях, которых она не уважала. Но девушки ждали, и она сказала:
— Мать — дочь бывшей ткачихи нашей фабрики, вышла замуж за музыканта. Отец — тоже человек образованный, архитектор!..
— Архитектор? — изумленно переспросила Маруся. — Александр Константинович?
— Он, — подтвердила старая ткачиха.
— Знаешь его? — удивилась Римма.
Маруся ответила не сразу, очень тихо и словно в раздумье.
— Александр Константинович Заречный — лучший друг моего отца.
— Вашего папу нельзя поздравить с хорошим знакомством, — раздался насмешливый голос за спинами подруг.
Девушки, как по команде, переглянулись.
Окутанная табачным дымом, на пороге своей комнаты стояла Капитолина Николаевна в новом пестром халате с широкими рукавами.
— А если вспомнить изречение: скажи мне, кто твой друг… — она не договорила, но иронически засмеялась.
— Вы не имеете права дурно отзываться о моем отце. Вы его не знаете! — вспылила Маруся.
— Что вы, милочка у меня и мысли такой не было, — растягивая слова, усмехнулась Амелина и спросила: — Живете у папы?
— Нет, в общежитии. Отец на юге, он болен, ему нужно тепло.
— Понятно. — Капитолина Николаевна приспустила подкрашенные веки. — Папе — южное солнце, а любимой дочке — наши лютые морозы. Здесь ведь чудесный край, всего только девять месяцев в году зима, а остальное время все лето, лето, лето…