Через несколько минут мы свернули в глухой переулок, и она рассказала мне следующее:
«Я служу горничной во дворце, и мне поручено было убирать комнату графа де Лаваля. Раза два он видел меня и говорил со мною очень любезно, и я подумала: «Какой добрый господин, и как жалко, что он еретик». Когда наступила та ужасная ночь, нас всех разбудили стоны, крики и звуки мечей. Некоторые служанки в страхе побежали узнать, что такое происходит; в их числе была и я. Проходя мимо комнаты графа де» Лаваля, я заглянула в нее. Трое убитых солдат лежали на полу, и рядом с ними граф без признаков жизни. Я бросилась к нему, подняла его голову и брызнула в лицо воды из бутылки, стоявшей на столе. Он открыл глаза и попытался было подняться. «Что случилось, сударь?» — спросила я: «Убийство гугенотов, — сказал он слабым голосом. — Разве вы не слышите набата на улице и шума во дворце? Они вернутся и добьют меня. Благодарю вас за то, что вы сделали для меня, но все это бесполезно». Я спросила его: «Можете вы идти, сударь?» «С трудом», — ответил он. «Обопритесь на мое плечо», — сказала я, и с большим трудом провела его по лестнице, по которой почти никто не ходил, на самый верх. Он несколько раз повторял: «Бесполезно, я ранен смертельно», но тем не менее продолжал идти. Я спала в маленькой комнате под крышей с двумя другими служанками, а в конце коридора находился большой чулан, заставленный старою мебелью. В этот чулан я и отвела его и нагромоздила перед ним много тяжелой мебели, на случай, если бы его стали искать. Там я сделала ему постель и перевязала, как умела, его раны. Раза два-три в день мне удавалось забегать к нему и приносить ему воду и пищу. Одно время я думала, что он умрет, потому что он целых четыре дня не узнавал меня, а в бреду все звал какого-то Филиппа на помощь. К счастью, он был так слаб, что говорил шепотом. На другой день дворец весь обыскали, но помещения прислуг осмотрели невнимательно, заметив, что мы спим по три, по четыре в комнате и что спрятать там кого-нибудь невозможно, чтобы другие не знали об этом. Заглядывали и в чулан, но я привела там все в такой беспорядок и так тесно заставила тяжелыми вещами, что обыскивавшим и в голову не пришло посмотреть дальше. Когда они искали в чулане, я находилась в своей комнате, и сердце мое замирало от страха, пока они не вышли оттуда. В последующие десять дней граф немножко поправился, но все четыре раны его до сих пор ужасны и болезненны, хотя уже начинают заживать. Он может уже немного ходить, хотя с трудом. Его легко было бы вывести из дворца в ливрее через вход для прислуги, но для дальней дороги он еще очень слаб; раны его могут открыться, а одна из них около сердца.
— Но что же нам теперь делать, Пьер? — спросил с беспокойством Филипп.
— Завтра вечером, сударь, когда стемнеет, эта женщина выйдет из дворца с господином Франсуа. У нас еще достаточно времени, чтобы найти квартиру, где можно было бы поместить его. Мы должны привести его тайно, так, чтобы никто не знал, что в квартире есть кто-нибудь, кроме нас двоих. Когда он поправится, мы достанем для него такой же костюм, как наши, и уедем.
Найти квартиру на тихой безлюдной улице не представляло никаких затруднений. Дворцовая ливрея была куплена и передана девушке, и Филипп обратился к ней: