С дороги наперебой застучали маузеры Кати — девушка, хищно пригнувшись, расстреливала заросли из двух стволов. Герман, одной рукой зажимая разбитое лицо, ощупью выдернул из кобуры наган, наугад начал палить по кустам.
— Да ладно, — буркнула Катя, с ловкостью фокусника перезаряжая маузер. — Ушел, ублюдок. Наша школа. Выучили себе на голову. Теперь хер его догонишь. Ты, прапор, пригнись на всякий случай, и давай физиономию осмотрим.
— Прота посмотри сначала, — пробормотал Герман, с ужасом размазывая кровь, текущую по щеке.
— Да колдун наш хоть помят, но цел, — отозвалась Катя.
Безголовая фигура Прота действительно заворочалась, попыталась сесть. Герман почувствовал себя дурно и плюхнулся рядом с мальчиком.
— Ну, что вы за хилое племя! — заворчала Катя…
***
Мешок на Прота напялили угольный, чем мальчик был жутко оскорблен. Действительно, едва не задохнулся, а теперь еще и отмыться не удавалось. Герман с наскоро забинтованным лицом тупо смотрел на текущую воду. Лягушата как ни в чем не бывало прыгали по полоске берега.
— Прот, ты кожу сдерешь, — сказала Катя, наблюдая, как мальчик тщетно пытается вымыть угольную пыль из углов глаз. — Давай я самогоном попробую.
Флягу командирша приволокла от бегло обследованной разбитой тачанки. Прот и прапорщик в этот момент брели подальше от места боя и только переглянулись, услышав два выстрела.
— Жалко лошадок, — пробормотал Прот, выковыривая из ушей черный порошок.
— Да, Екатерина Георгиевна верна своим незыблемым представлениям о милосердии, — прохрипел Герман. Его пошатывало.
Впрочем, слабость вскоре прошла. Осталось боль в ушибленной скуле и жжение по всему лицу. Герман сидел, смотрел на реку и пытался осмыслить услышанное. Довольно сложно припомнить нюансы бурной перебранки, если позже получаешь в харю собственной винтовкой. Но что-то странное в той ругани было. Похоже, амазонка и верткий хлопец знали друг друга. Видимо, не так проста наша Екатерина Георгиевна, утаивает кое-что от невежественных подчиненных.
Предводительница сидела на корточках, терла тряпочкой лицо Прота. Мальчик фыркал, морщился — сивухой шибало крепко.
— Что-то ты полосатый получаешься, — озабоченно заметила Катя. — Ты как к зебрам относишься, а, Прот Владимирович?
— Не знаю. Нам свинину с говядиной по праздникам давали, — огрызнулся сердитый сирота.
Катя хмыкнула:
— Не злись. Понятия не имею, где они тот говеный мешок раздобыли. Я бы тебе обязательно новенький припасла. С хорошей вентиляцией, мягкий, — сам бы из него вылезать не захотел.
— Вот вы бы в нем сами посидеть и попробовали.
— Я пробовала. Не нравится. Мне вообще не нравится, когда меня вяжут.
— Людям много чего не нравится, — пробормотал Герман. — Не изволите ли объясниться, Екатерина Георгиевна? Что у вас общего с этим… шустриком?
Взгляд изумрудных глаз не дрогнул, не ушел в сторону.
— Объясниться я могу. Частично. Во-первых, вот вам, господин прапорщик, сувенир на память, — Катя выдернула из-за ремня на спине парабеллум, кинула на колени Герману. — Гильзу перекосило. В обойме еще четыре патрона. Повезло вам, ваше благородие. С какой стати вам взбрело в голову орать "бросай оружие"? Этот тип стреляет профессионально. Два раза меня чуть не достал.
— Я думал, он будет полезнее нам живым, — сказал Герман, потирая бедро, ушибленное германским пистолетом.
— Полезнее, может быть, и полезнее. Но не ценой же наших жизней и здоровья. Его живым трудно взять. Разве что раненым. Лучше бы вы, Герман Олегович, ему локоть прострелили. Или колено. Или это шибко бесчеловечно?
— Не увиливайте, Екатерина Георгиевна. Кто он такой? И кто вы такая? — с мрачной решимостью спросил Герман, сжимая удобную рукоять парабеллума.
— Он — агент "безпеки", украинской националистической службы безопасности. Я — сотрудница спецслужбы. Российской. Не русской, не большевистской, не монархической. РОССИЙСКОЙ. По какому поводу и какими судьбами мы с ним сцепились именно здесь — можете спрашивать, можете не спрашивать, все равно ответить не смогу. Сама пока не понимаю. Интересоваться подробностями моей службы и моим жалованием не стоит. И вообще, чем зыркать на меня с таким подозрением, идите-ка, вы, прапорщик, своей собственной дорогой. Я ведь вас не держу. Лошадь есть, ранены вы чисто символически. И Прота забирайте. Рядом со мной сейчас ой как нехорошо быть.
Герман вновь уставился на реку. Что от нее требовать? Сказала, по-видимому, правду. Щепоточку правды. Да что ты, собственно, у нее узнать хотел? Но уходить не хочется. Признайся, единственное, что еще держит в этой жизни — возможность украдкой глянуть на встрепанный золотистый затылок.