Девушка двигалась молча и резко, но кровь, заливающая глаза, ей сильно мешала. На разбитый проем окна было брошено пальто.
— Ждите. Раненому — тряпку. Прапор — оружие, — изуродованная барышня кошкой исчезла за окном.
Пашка втянул голову в плечи, ожидая выстрелов. Но темнота молчала. Зато с другой стороны слышались голоса, всхрапывали кони.
Пашка осторожно заглянул в соседнее купе. Монашка нерешительно склонилась над плешивым. Прапорщик сунул Пашке карабин:
— Стрелять умеешь?
— А я… — парень машинально взял оружие. Было жутко. В конце вагона кто-то протяжно и безнадежно стонал. Пашке хотелось бросить карабин и заткнуть уши. Утешило только то, что и у прапорщика голос заметно вздрагивал.
В окне беззвучно возникла окровавленная маска. Прапорщик отшатнулся.
— Живее! — прошипела неузнаваемая барышня. — Раненого берем. Спускаем.
Пашка и прапорщик неуклюже ухватили неподвижное тело. Плешивый оказался жутко тяжелым. Прапорщик покачнулся, выпустил ноги раненого. Вообще-то, Пашке казалось, что плешивый уже помер.
— Ну?! — девка подтянулась и оказалась в вагоне. — Взяли!
— Тяжелый, — пробормотал Пашка.
— Убью! Всех, — зашипела девка. — Ты! — она ударила ногой одного из дезертиров, неподвижно вытянувшегося среди узлов. — Встал! Мозги вышибу! — ствол маузера с силой ударил в затылок лежащего.
Раненого спустили из окна. Девушка была уже внизу, подхватила, даже удержала тяжелое тело. Нелепо полез наружу прапорщик, Пашка поспешно перевалился следом. Дезертир торопливо уполз куда-то вглубь вагона.
— Взяли! — зашипела девка.
Загрохотало, ожил бандитский пулемет. Пашка упал на четвереньки и вжался в землю. Над головой опять свистело и звенело, и пережить подобное еще раз было совершенно невозможно. Пинок в задницу Пашка просто не почувствовал. Не видел, как выругалась окровавленная ведьма, не видел, как они с прапорщиком, пригибаясь, потащили тяжелое тело прочь. На спину упало что-то увесистое. Пашка взвыл, не услышал сам себя в пулеметном треске, в ужасе перевернулся. Оказалось — саквояж. В окне стоял мальчик, губы его шевелились. "Помоги".
Зачем Пашка встал, и сам не мог объяснить. Протянул руки, принял монашку — лицо у нее было белое, безумное, и сама она казалось бесчувственной, как мешок с картошкой. Пацан выбрался сам, спрыгнул. Пашка не сразу понял, что стрельба закончилась. Заорали с той стороны поезда — банда опять лезла в вагон.
Машинально подхватив саквояж, Пашка побежал во тьму. Впереди мелькала светлая рубашка мальчишки, монашку пацан почти насильно волок за руку. Они свалились у кустов, и Пашка их догнал. Мальчик, ткнул рукой в темноту:
— Туда!
— Левее, лес ближе.
— Нет, они туда побежали.
Пашка не был уверен, что снова хочет видеть безумную барышню с ее разрубленной полуголовой. Ну, ее к дьяволу. Да и прапор-беляк туда же может утекать. Но мальчишка уже ухватил за рукав, потянул. Монахиня едва держалась на ногах, пошатывалась. У поезда опять шла стрельба, раздавались крики. Нет, нужно оттуда подальше убираться. Пашка, сжимая саквояж и пригибаясь, зашагал следом за пацаном. Сырая трава цепляла за сапоги, путала ноги.
Плохо. Два проникающих в брюшную полость, и еще ключица перебита. От последнего, скорее всего, майор и без сознания. Блузку Катя уже разорвала, прижала тряпки к ранам, — толку-то? Профессиональная медицинская помощь срочно нужна. Ну же, толстяк, очнись!
Эвакуировать человека в бессознательном состоянии невозможно. Неконтролируемый мозг может увести тело по любым координатам, и координировать такой Прыжок со стороны практически невозможно.
Давай, толстый, возвращайся. Хоть на минутку!
Левый глаз самой Кати ничего не видел, кровь заливала-заклеивала. Голова кружилась от кровопотери. Надо бы остановить кровь, пока сама не свалилась. Только касаться собственного лба девушка боялась, — по ощущениям, череп разрублен, а увидеть собственные мозги на пальцах — нет уж, увольте.
Ну, ты придешь в себя, сукин сын или нет? Давай — давай!
Катя стянула с майора пиджак, разодрала ворот рубашки. С силой похлопывала по шершавым щекам. Плеснула коньяка из полупустой бутылки.
Ресницы вроде бы дрогнули.
— Его, наверное, посадить нужно, — неуверенно сказал прапорщик. — При ранениях в живот….
— Пошли на хер! — зарычала Катя. — Вон отсюда! За кусты, пошли, суки! Живо!
Все четверо остолбенели. Монашка, казалось, вот-вот хлопнется в обморок. Пашка застыл на полусогнутых. Залитая кровью девка и раньше была на диво страшна, а сейчас, с белозубым оскалом на черном лице, вообще походила на чертовку.