— Я ничего не продаю. Кроме, может быть, родины, но это нелегко: большая конкуренция. Так откуда же ты узнал, кто такой Вебер?
Липсис поджал губы. Потом неожиданно ухмыльнулся:
— Не стану отвечать, поскольку ответ может быть использован против меня. Да ты и сам понимаешь. Я, естественно, понял и лишь кивнул.
— Ну а чем я могу заменить тебе Северина?
— Не заменить. Но помочь в том, что ему не под силу. Мы с ним уже говорили об этом. Он не может.
— Не может — чего?
— Объясню чуть позже. Так, сразу — против правил хорошего тона. Сперва поговорим о том о сем, как здоровье, как бизнес, как что — а уж потом…
Мы обождали, пока официант устанавливал еду на столе. Затем я поинтересовался:
— Ты уверен, что не ошибся адресом? Я здесь двадцать лет не был… Чем же я-по сути чужестранец — могу тебе способствовать?
— Ты не был, верно, — согласился он. — Но Салах Китоби приезжал, не так уж давно. А вы с ним — старые приятели, не так ли?
— Встречались в свое время, — ответил я осторожно.
— Вот именно, — сказал он. — Встречались. А мне вот не пришлось. Но тем не менее у меня есть к нему рекомендации. И будь он здесь — помог бы мне. А раз его нет — я полагаю, не откажешь ты. Хотя бы ради моего давнего знакомства — с ним и с тобою.
— Интересно… — Я попытался проговорить это слово как можно более неопределенно. — А могу ли я полюбопытствовать, у кого ты получил эти рекомендации?
Он помолчал, разрезая румяный кусок мяса и накладывая на него капустный ломтик. Прожевал. И спросил медленно, словно размышляя:
— Фамилия Акимов тебе говорит что-нибудь?
Она говорила мне очень многое.
— Ну, допустим… я знаю человека, который так называется.
— Генерала Акимова.
— Именно его я имел в виду, — подтвердил я. — Выходит, ты и с ним встречался? Ты знаком, похоже, со всем светом.
— Нет, — ответил он. — Не встречался. Но должен увидеться. А сейчас у меня найдется, конечно, рекомендация — если угодно, могу предъявить.
Хотя сомневаюсь, чтобы тебе хватило времени ее прочесть. Прекрасное мясо. А у тебя как?
— Неплохо, — сказал я, проглатывая очередной кусочек баранины. — Здесь пристойно готовят. Так ты говоришь — не смогу прочесть? Она у тебя что — на иврите? (Вообще-то это не составило бы для меня больших затруднений. Однако у меня были ведь и другие способы проверить его полномочия. Так что я решил не нажимать чрезмерно.) — Я переведу, — Изя полез было в карман.
— Зачем же? Поверю тебе на слово. И если помочь тебе действительно в моих силах…
— Сможешь, сможешь.
— Что же тебе требуется?
— Приглашение на сегодняшний прием в известном тебе посольстве.
— Ничего себе! — воскликнул я. — Губа не дура. Может, тебе достать еще и пропуск на Программный съезд партии азороссов? А еще что?
— Пропуск не нужен, — сказал Изя, явно наслаждаясь ситуацией. — Поскольку он у меня есть. Запасся. И имею все основания в этом съезде участвовать. А вот относительно нынешнего приема вовремя не был информирован. И потому прошу твоего содействия.
— А не лучше было бы уладить все через ваше посольство?
— Если бы в запасе было еще две недели, я так и сделал бы. Но прием состоится сегодня… Черт, они холодные! — это относилось уже к иракским голубцам.
— Так и полагается.
— Мой промах… Надеюсь, на приеме не придется так опростоволоситься.
— Значит, ты обязательно должен там быть?
— Я обязательно должен там быть.
— Вижу, ты сильно полюбил мусульман.
— Фу! — Изя, казалось, чуть не подавился.
— Сказать такое о еврее!
— Тогда зачем? Что у Израиля общего с шейхом Абу Мансуром?
— Может быть, больше, чем ты думаешь. — Он прищурил глаз. — Жили же иудеи некогда в Хайбаре, что не так уж далеко от Медины, крестьянствовали вместе с арабами, что исповедовали Закон Моисея, — пока халиф Умар не переселил иудеев в Сирию…
Станет он учить меня истории!
— Рассказывают, Пророк перед смертью предупредил, что ислам и иудаизм не могут одновременно существовать в Аравии.
Он, однако, не смутился:
— А мы и не собираемся в Аравию. Только этого нам не хватало! Но дело вовсе не в наших межгосударственных отношениях. Мы ведь будем поддерживать именно того претендента, в котором заинтересованы они — и ты, по-моему, тоже.
— Пикантная ситуация, — усмехнулся я, — еврейское государство поддерживает происламского кандидата на российский престол.
— Что касается моей просьбы, государство тут ни при чем, — заметил Изя.
— Речь идет обо мне как о частном лице.
— Да, ты, конечно, лицо в высшей степени частное, — невольно улыбнулся я.
Изя уехал из страны в пору последнего Исхода — в самом начале кратковременного периода Третьей власти. После Первой — чиновничье-паханской — и после Второй — Первого Генералитета — наступила Третья; ее я в отличие от большинства журналистов называю не фашизмом, а нацизмом — потому что это определение, я уверен, гораздо ближе к истине. Не стану сейчас вдаваться в детали, напомню лишь, что Третья власть, едва утвердившись (законным, кстати, путем, как и в свое время в Германии), начала реализовать свою предвыборную программу, чего и следовало ожидать, с окончательного решения еврейского вопроса, поскольку это было единственным, что они вообще могли сделать. Решение экономических и коренных политических проблем было этой шушере просто не под силу: для этого нужен немалый интеллект, а он у наших нацистов всегда был в дефиците. РНСП, возникшая после слияния двух партий и одного движения на самой заре века, вела себя в какой-то степени даже цивилизованно: не строила крематориев и не сгоняла евреев в лагеря, просто стала отбирать у них гражданство и предоставила возможность убираться на все четыре стороны, а точнее — три: в Америку, Израиль или Германию. Евреи не сопротивлялись; вопрос отъезда уже десятки лет дебатировался в каждой еврейской, полуеврейской или даже на четверть еврейской семье — но пока решение зависело от них самих, российские евреи, которые давно уже были на самом деле более русскими, чем многие этнически безупречные славяне (потому что если уж евреи пускают где-то корни, то они пускают их глубоко), откладывали окончательный вывод на потом, искренне надеясь, что все утрясется и делать его вообще не понадобится. Когда же их поставили перед необходимостью, они даже вздохнули с облегчением, поскольку теперь ответственность за решение лежала не на них (а евреям свойственно ощущение ответственности перед потомством) и все, что оставалось им делать, -" это уложить чемоданы.