Он быстро шел по штреку. Через двадцать минут он будет на месте. Ему хотелось скорее увидеть забой, его шаги ускорились. Чуть наклонный штрек, казалось, подталкивал ноги. По земле стлалось летящее желто-белое пятно света. Предчувствие удачи овладело Морозовым, укололо его, как будто луч в темноте.
Когда-то Константин шел степной пустынной дорогой, и идти было далеко, и вечернее солнце, цветущие поля подсолнечника, холмы на горизонте — все было отторгнуто стеной презрения к отцу. Отец был трус, он уехал сюда, в эту деревенскую тишину, не желая доказывать, что он не виноват. Его вина легла на сына, и Константин задыхался от этой вины… Отец и дед ждали его на пасеке. После аварии на шахте Петр Григорьевич Морозов жил целое лето на пасеке, к нему приезжал только дед, а остальных он не желал видеть.
…Морозов услышал стук молотка. Впереди двигались две серые фигуры, он приблизился к ним. Крепильщики заменяли бетонные затяжки в стене штрека. Морозов поздоровался, осветил бугристый изгиб земной толщи и пошел дальше.
Ему казалось, что он нес освобождение и этим двум мужчинам, освобождал их от унижения, которым оскорблял каждого шахтера срыв плана. Морозов не думал о том, что даст многим возможность получить месячную премию, шестьдесят процентов заработка; редко кто думает о награде, когда делает дело.
Под люком в облаке пыли стояла вагонетка. Висевшие по обе стороны люка фонари отражались быстрыми искрами в сыпучем потоке угля.
Погрузкой занимался Кердода. Почему-то бригадир Лебеденко услал его сюда, но услал не тогда, когда искали пропавший мотор и когда монтировали старый; нет, тогда Лебеденко молчал, чтобы не злить ловкого в слесарной работе Кердоду. А Кердода его задевал мало и без особого энтузиазма бранил бестолковое начальство, то есть по народному обычаю развлекался. Однако уже тогда, видно, замыслил Лебеденко свою шутку, и не успел комбайнер Ткаченко включить двигатель на рабочий ход, как Кердода сразу оказался назначенным в придурки. Действительно, у люка большого ума не требовалось, глотай пыль и гоняй вагонетки. Дело было простое, именно поэтому им и не хотели заниматься. Кердоду проводили смехом, он тоже засмеялся и пригрозил Лебеденко, что напишет про него в газету.
Все знали, что у Кердоды в голове, там, где обычно есть одна штука, ведающая личной безопасностью, ничего нет, ни бугорка, ни шишечки, — ровное место. Так предположил комбайнер Ткаченко, человек, далекий от веселья, больной силикозом и, как все больные, задумчивый. «Пиши, пиши! — сказал Лебеденко и привстал, упершись каской в низкую кровлю. — Вспомни, как про Бессмертенко написал…»
С чего он приплел сюда старика, Кердода не понял. Он занялся погрузкой, но слова Лебеденко перекатывались в ушах, и звук падающего угля их не заглушал.
Однажды Кердода увидел, как Бессмертенко влез в вагонетку, и сам тоже забрался в соседнюю. Состав поехал. На вспомогательном штреке у рудничного двора Бессмертенко высунулся, огляделся и вылез. «Иван Иванович! — окликнул его Кердода. — Какой же русский не любит быстрой езды!»
Бессмертенко вздрогнул. Кердода потом говорил, что тому привиделось руководство из треста. «Уследил-таки, чертов сын, — буркнул Иван Иванович. — Ну не болтай лишнего». А дело было в том, что Бессмертенко всегда беспощадно наказывал нарушителей техники безопасности. И на следующее утро Кердода весело подмигнул ему, тот подмигнул в ответ. Кердода подмигнул другим глазом, Бессмертенко — тоже. «Ловкий ты парень», — сказал начальник и отправил его на штрафные работы: обсыпать сланцевой пылью подземные выработки. (Эта инертная пыль при взрыве метана поднимается завесой в воздух и не пропускает огонь.)
Кердода, конечно, предупредил, что так с ним поступать несправедливо, что надо бы им двоим идти на осланцовку. Он не верил, что Бессмертенко наказывает его всерьез. А когда понял, что — всерьез, то не обиделся. Он ездил в вагонетке с пылью, замотав лицо тряпкой и прикрывшись респиратором, и, останавливая всех встречных, рассказывал свою историю. Случилось ему встретить начальника шахты Зимина и какого-то постороннего проверяющего. И они тоже смеялись. Но с того дня Кердоду не посылали ездить со сланцевой пылью.
Эту историю вспоминали на шахте и за ее пределами. Если надо было на каком-нибудь совещании разрядить усталость, она всплывала, и к Зимину поворачивались и улыбались. Зимин же не замечал улыбок. Его шахта едва справлялась, и показывать начальству свою веселость не было причины.
Бессмертенко не затаил на Кердоду зла. А вот Лебеденко почувствовал какую-то угрозу, что-то ему померещилось, и он при случае прихватывал парня.