Но ничего нельзя было решить наперед, надо было ждать.
Морозов вспомнил о больном комбайнере Ткаченко, об обещанном магарыче, и тут он знал, что нужно делать.
…Тимохин был не один. Напротив его стола сидели Лебеденко и Митеня, юный горный мастер.
«Михалыч уже здесь, — подумал Морозов о бригадире. — Денег ждет».
Они о чем-то толковали, а появление Константина прервало их беседу. Митеня виновато и одновременно нахально таращился на Тимохина, словно осознавал свои грехи, а от чужих открещивался.
Лебеденко, положив ногу на ногу, солидно сидел на стуле. Он был одет по-домашнему — в сандалетах без носков и в линялой синей тенниске. В эту смену он отдыхал.
— Ты направил комбайнера на медкомиссию? — спросил Морозов у Лебеденко.
— Я? — не понял бригадир.
— Ты говорил, у Ткаченко силикоз…
— Когда говорил? — обиженно протянул Лебеденко. — Разве я врач, чтобы такое говорить! Пусть начальство решает, вот вы с Виктором Федоровичем. А я никого на медкомиссию не направлял и направлять не собирался. Сейчас мне комбайнер во как нужен!
— Силикоз? — спросил Тимохин у Морозова.
— Кажется…
— Так! Одно к одному, — Тимохин явно показывал, что презирает Морозова. — Лебеденко, ты бригадир?! — взорвался он и налился кровью. — Что же ты молчишь, если у тебя силикоз? Боишься? Чужими руками удобнее. Ты хороший, а я дерьмо, так? Совесть надо иметь, Николай Михалыч. Совесть! Если тебе доверяют, не бей друзей под дых. Знаешь, есть такие деятели…
— Сами направляйте, — повторил бригадир. — Я не врач.
— Тебе нужен приказ? — спросил Тимохин. — Пошли своего больного в медпункт. Скажи, я распорядился… Теперь подумай, кем его заменим.
— Виктор Федорович, подождать бы надо, — сказал Митеня. — Ткаченко никто не заменит как надо.
— У тебя все? — спросил Тимохин.
Морозов даже не поверил, что тот может таким тоном спрашивать. Ведь это был подлинно зиминский тон. Недавно Зимин язвил им Морозова.
— Я хочу как лучше, — Митеня умолк. В его юном, еще нежестком лице что-то напряглось.
Лебеденко вздохнул, глядя на него, и махнул рукой:
— Замену всегда настроим. Кердоду поставлю.
Похоже, он назвал балагура, чтобы подчеркнуть ничтожность любых замен и чтобы этот мальчишка, горный мастер, не закатил, чего доброго, истерики.
— Давай Кердоду. Не возражаю, — бросил Тимохин.
— А! Не возражаете? — как бы даже обрадовался Лебеденко. — Будет вам Кердода!
«Ну держитесь, я вам наработаю!» — именно этот смысл был слышен в его словах. Он вскочил. Его, наверное, довели до ручки.
— Успокойся, Михалыч, — бросил Тимохин. — К Ткаченко надо быть гуманнее.
— Я спокоен! — сказал Лебеденко. — Гуманисты!.. А если у него действительно силикоз? Кто будет его прятать?
— Это уже моя забота, — сказал Тимохин. — Устроим.
— Устроите? — усмехнулся Лебеденко. — А вот вчера Морозов обещал полсотни на звено, где они? А вчера работа была — будь здоров!
От больного комбайнера он неожиданно кинулся выручать свой магарыч; этот напор был трудноотразим, и бригадиру, казалось, остается только протянуть руку за деньгами.
По-видимому, так бы и вышло, если бы с утра на планерке не рухнули большие шансы Тимохина. Поэтому, услышав имя своего незабываемого друга Морозова, Тимохин потянулся и стал смотреть на Константина.
Он был трусоват, при Бессмертенко держался ниже травы, но за последние два месяца с ним случилось чудо преображения. Это был живой грешник — и хитрый, и самолюбивый, и своенравный, и еще черт знает какой, только уж не прежний тихоня.
— Да, обещал полсотни, — ответил Морозов. — Вчера это было нужно.
— Да, да, — кивнул Тимохин. — Было нужно…
Лебеденко с шумом стал набирать в легкие воздух.
«А ведь Тимохин не даст! — догадался Морозов. — Не хочется ему давать».
Лебеденко выдохнул, повернулся к Морозову и спросил:
— Ну так как решили?
— Чапай думает, — сказал Константин. — Или даст, или откажет… Давай подождем.
— Ну давай, — согласился бригадир. — Мне некуда спешить, я отдыхаю.
Он сел, снова положил ногу на ногу и скрестил на груди руки.
— Что, Федорыч? — спросил через секунду Лебеденко по-приятельски простодушно. — Вижу, сегодня мне не светит? Может, есть какая-то тонкая причина? Или ты прогулял наши кровные? Так сознайся. Я тогда подожду.
Едва ли он не понимал, что утром произошло у Зимина. Скорее всего, понимал и разыгрывал новое действие своей борьбы за магарыч. Натиск уступил место иронии, Лебеденко как будто приглашал Тимохина посмеяться, пошутить над его любовью к деньгам. От шутки ничего дурного не станется, обиды большой не будет, но зато после шутки отказать тяжелее.