— Ты видишь его? Прощай.
Девушка в странном белом платье и юноша в довоенной гимнастерке исчезли.
Эта картина долго стояла перед глазами. Позже она могла бы прояснить что-то в самой Вере, но, как все влюбленные, Морозов был ограничен и не разбирался в том, что его не касалось. Ему было интересно, пока Вера говорила, но, избери она другую тему, например спорт или географию, Морозов заинтересовался бы еще больше. Потому что есть такие вещи, к которым уже нечего добавить и ничего нельзя изменить. Но вот в чем дело! Сколько он с Верой рассуждал о будущем и мечтал, вспомнить же было не о чем. А убитый лейтенант не забылся…
Она отвела его руку, и они вышли в сад. Под деревьями стояли темно-желтые ульи с плоскими и двускатными крышами. Пчелы не летали, лишь две-три опоздавшие жужжали на летках, уходя домой от наступившего вечера.
Где-то по-прежнему стучали молотком. Пахло дымком невидимых летних кухонь. В ветках одной яблони фыркнул крыльями воробей.
— Если бы тебя убили, я бы ушла от всех в такой старый сад! — возбужденно сказала Вера.
Быстро темнело, как будто собиралась сильная гроза. Было тихо и безветренно. В безоблачном небе еще не ушло солнце. Сумерки покрывали только сад, а там, в вышине, таинственно и фантастично светился день.
Вера глубоко, прерывисто вздохнула.
— Ты меня правда любишь?
Она остановилась, вглядываясь ему в лицо. Глаза чуть-чуть вздрагивали, кусочек за кусочком, ощупывали лоб, щеки, подбородок. Что она хотела увидеть?
— Правда любишь? — спросила Вера.
Ее руки коснулись его груди. Он взял ее руки.
— Я не могу представить тебя. Зажмурюсь — и тебя нет… — Вера слегка наклонилась, опираясь на его руки, и, то приближаясь, то отстраняясь, говорила: — Я не знаю, люблю тебя или не люблю. Сейчас мы поедем домой, да? Немножко побудем здесь и поедем… Мой хороший… Мой хороший… — Она несколько раз повторила эти два слова, повторила по-детски нежно. — Знаешь, когда мы состаримся, мы будем вспоминать друг друга, смешно, правда? Мы будем старыми?! У нас будут дети и внуки. И мы будем им говорить, что надо приходить домой не позже десяти вечера…
Вера грустно улыбалась. Кажется, она уже тогда предвидела расставание? Или на нее действовал предстоящий назавтра отъезд?
Костя возразил ей — ведь мы поженимся!
— Поженимся, — повторила она. — Поженимся… Потом ты меня разлюбишь и разведемся.
— Никогда тебя не разлюблю.
— Хороший мой… Откуда мы знаем, что станет с нами через год, пять лет, десять лет? Может, завтра мама разведется с отцом и мы уедем?.. Ну не хмурься, никуда мы не уедем.
Они долго говорили о будущем и целовались без страсти, с какой-то саднящей нежностью.
Потом Костя спросил:
— Если бы я погиб, ты бы смогла выйти замуж за другого?
Удивительный был у него оптимизм! Он не сомневался, что Вера ответит отрицательно, и, когда она сказала: «Наверное, не сразу… не знаю», — был поражен.
— Значит, все-таки выйдешь?! — воскликнул он. — Эх, ты…
— Я не знаю, — мягко ответила она. — Время так изменяет людей…
Вера, была правдивее и умнее его, но то, что правда была холодной и слепой, убивало Костю.
— Время изменяет! — горячо повторил он. — Изменяет! Все знают. Но сейчас-то, сейчас кто тебя изменил?
— А зачем делать вид, что мы наивные дети?
— Тогда давай есть мед, — сказал Костя.
Она заплакала.
Он снял крышку улья, вытащил рамку с вощиной, по которой ползал десяток пчел. Вера отвернулась и держала руки у лица. Костя вырезал большой кусок вощины и положил в миску вместе с ножом. Жидкий мед вытекал из сот и расходился кольцом по дну миски.
— Давай попробуем меда, — сказал Костя. — И поедем.
Он поискал в шалаше хлеб. В противоположной от входа стороне стояла медогонка, высокая, железная бочка. На ней лежал завернутый в полотенце черствый хлеб и несколько мелких зеленых яблок.
Вера попросила воды. Костя зачерпнул кружкой в баке.
— Принеси мне свежей воды, — попросила она, отпив глоток.
Костя взял ведро и пошел к колодцу. Журавль с противовесом из больших ржавых шестерен находился в конце сада. Там начинался двор, стоял белый дом с хозяйственными пристройками. На крыше сарая старик в военной фуражке прибивал планки на черный смолянистый рубероид.
Костя набрал воды и пошел обратно.
Никого он не мог винить, он чувствовал, что с ним случилось несчастье.
Вернувшись, он увидел лежащую на кровати Веру и ее платье, светлеющее на спинке. И похолодел от страха и наступившей духоты. И все понял.