— Что вы читаете? — спросила Саня, подойдя к нему.
Он молча показал ей голубовато-серую обложку «Курса общей геологии». Его лицо с приплюснутым по-утиному носом было невзрачно, а маленькие светло-голубые глаза смотрели насмешливо. Она ощутила, что он понимает причину ее любопытства и видит в ней своего соперника — Грекова.
— В гостях читать не принято, — улыбнулась Саня и взяла у него книгу.
— Ну что же теперь? — спросил Аверьянцев.
Глядя на Саню, он вспомнил, что был один зимний вечер, по стеклу стекал мокрый снег, горела яркая лампа, а он с Грековым бесцельно сидел на шахте, хотя можно было уходить домой. Они вяло разговаривали, зная, что сегодня они уже свободны. Греков сказал, что его ждет жена с сыном, что наконец они семейно выбрались в кино. Потом пришел Зимин, уже одетый в пальто и шапку, спросил: «Сумерничаете, мужики?» — и сел рядом, тоже расслабился. В те минуты не стало между ними различий, они сделались равными, и Греков забыл, что его ждут, остался ради задушевного разговора с Зиминым. Он выиграл в те минуты зимнего мартовского вечера. Но Аверьянцев ничего не выиграл, потому что вскоре ушел.
С тех пор началось сближение Грекова с Зиминым.
Как теперь далек был тот вечер… Глядя на некрасивую, женственную Саню Грекову, выполнявшую какое-то поручение своего мужа, Аверьянцев чуть-чуть пожалел ее. Помнила ли она, как стояла под мокрым снегом?
— А что, по-вашему, счастье? — спросила Саня.
— Какое там счастье, — буркнул он. — Где вы его видели?
— Видела! — засмеялась она. — Женщины всегда находят больше радостей…
Сели к столу, но хозяйка как-то необычно рассадила гостей, получилось, что жены сидят рядом с чужими мужьями.
— С нашими мужьями нам давно пора организовать свой женский клуб, — сказала Валентина. — Время так быстро идет!
Она с вызовом поглядела на Богдановского, однако муж одобрительно кивнул, превращая ее тайное недовольство в обычный треп. Валентина повернулась к своему соседу (им был Тимохин) и сказала ему ласково:
— Вы мой кавалер?
Тимохин приятно улыбнулся какой-то озорной мальчишеской улыбкой, взял салатницу и предложил ей салат.
— Вы знаете, я бегаю по утрам, — сказала Валентина.
— Я тоже бегаю, — ответил он. — Это полезно для здоровья.
— Да, еще бы!
«Что-то ты полысел, — заметила она про себя. — Женщины довели». И стала явным образом строить ему глазки.
Саня Грекова оказалась рядом с Кияшко, но тот следил за Зиминым и за своей тарелкой, и Саня обратилась направо, к белокурому курчавому Аверьянцеву.
— Чего вы хотите? — с холодной вежливостью спросил Аверьянцев.
— Налейте вина.
Он взял первую попавшуюся бутылку с вином и налил фужер до самых краев.
— Ой! — засмеялась она. — Через край!
— Да, — сказал он, — бывает.
Аверьянцев быстро поднял фужер и отлил вина в свой, расплескивая на стол.
— Теперь хорошо? — то ли спросил, то ли утвердил он.
Она заметила, что Аверьянцев свободный, простой человек, и, хотя его естественная простота напоминала обычную шахтерскую грубоватость, которую она недолюбливала в муже, сейчас, в этом беспричинном застолье, она с интересом начала угадывать характеры.
Женя сидела с одного края стола, а Зимин — с другого. Выпили за встречу и за здоровье, потом снова выпили, и завязался общий неопределенный разговор о жизни. Все ждали, что вот-вот вечеринка засверкает весельем, и хотели этого веселья, но, как современные люди, мало верили в его возможность.
Вдруг мелькнула мысль, что надо срочно женить Тимохина, человека вполне солидного, с квартирой, с положением. Валентина Богдановская кстати припомнила:
— До двадцати пяти сами женятся, до тридцати люди женят, а после тридцати — черти.
Выяснилось, что Тимохина будут женить именно черти. Стали думать о невесте, чтобы была красивая, образованная и с приданым. И Кияшко предложил странную затею: узнать, какая из трех присутствующих женщин больше всего нравится мужчинам. То ли он читал о Троянской войне, то ли не читал, а вот предложил, и всем это понравилось. Только один Богдановский стал отговаривать от этой затеи, но на него зашумели, и первый среди всех — Кияшко. Он был очень доволен своей выдумкой. Богдановский догадывался, что его Валентине не светит стать красавицей, и особенно спорить не стал.
Женщины хвалили Кияшко за остроумие, поглядывали друг на друга с шутливым выражением соперничества и смеялись без причины. Наступил тот редкий миг, когда они ощущали себя женщинами, просто женщинами, без всяких определений, какие есть на свете, — жена, хозяйка, сотрудница и так далее. Это был миг свободы и игры, за которыми должны были следовать мужские разговоры о производстве, долгие разговоры, обязательные в любом нашем веселье. И тем прекрасней он был, случайный, неожиданный и такой юный…