— Не понимаешь, — вздохнул Морозов. — Сколько же среди нас таких, как он, кандидатов в мастера!..
Его уже заждались. Когда он вошел, Кияшко громко закричал и захлопал в ладоши:
— Одну минутку! Одну минутку! Прошу всех налить! Всех! Сейчас пьем за королеву вечера!.. Подожди, Костя, одну минутку!
Морозов сел на свое место, к нему наклонился Зимин:
— Может, все-таки выпьешь рюмочку? Сейчас ты вроде избранника божьего.
— Нет, я за рулем.
— Вот Греков за рулем, а ничего.
— У всех налито? — воскликнул Кияшко. — Константин Петрович, прошу объявить!
Морозов встал и сказал:
— Четырьмя голосами против всех трех Саня Грекова вышла на первое место.
— Ура! — крикнул Греков.
— Ура! — отозвались Аверьянцев и Богдановский.
— Поздравляю, Санечка, — Женя улыбнулась, подняла бокал. — Я не сомневалась, что так и будет. Вот и вышло по-моему. Костя, а остальные три голоса — это за Валентину? — она с особым выражением посмотрела на Морозова, и он понял ее и все же сказал правду:
— За вас, Женя.
— Ну не ждала! — засмеялась она и как-то естественно отвернулась от Морозова и уже глядела на Валентину.
Валентина серьезно и вдумчиво слушала всех.
— Верно Саня сказала, что мужчины не могут видеть сути женской красоты. Только взгляните на Валю, и все станет ясно. С нее картину писать можно.
— Ладно, Женя! — холодно сказала Валентина. — Что вы заладили утешать? Я же сама все прекрасно понимаю.
То, что она не объяснила, что она понимает, и сам тон, раздраженный, неприязненный, произвели дурное впечатление. Не стоило к игре относиться так серьезно.
— Эх, прекрасный пол! — неловко засмеялся Богдановский. — Вечно им не угодишь. То внимания мало, то внимания слишком много…
— Особенно от тебя, — сказала Валентина. — В магазин не допросишься сходить. Ужин, газета и телевизор — все твое внимание.
Морозов по-прежнему стоял с ненужными листочками в руках. Все с любопытством и досадой следили за началом семейной ссоры. «Выпустили джинна из бутылки, — подумал он. — Надо что-то сделать или немедленно смыться отсюда».
— Кстати о телевизоре! — сказал Морозов, загораживая бедного Валентина Валентиновича.
Валентина повернулась к нему, быстро оценивая морозовскую позицию. Ей казалось, что сейчас со всех сторон на нее посыплются упреки. Она увидела только его застенчивую слабую улыбку, но ее было трудно провести.
— Я вспомнил историю, которая касается нас всех, — Морозов чуть поклонился ей, словно собирался рассказать для нее одной, но тут же обвел взглядом стол и начал рассказывать, больше не глядя на Валентину. Общее внимание уже перешло на него, фокус удался, оставалось только преподнести современную сказочку. — Однажды к директору нашего городского цирка пришел человек с двумя чемоданами. Говорит, принес потрясающий номер. Директору, как всегда, некогда. То да се, затравленный вид. Человек открывает один чемоданчик, достает кирпич. «Атеншен, плиз!» И лупит себя по голове. Кирпич вдребезги. Достает второй кирпич, тоже — вдребезги. Директор заинтересовался. Глядят друг на друга. Улыбаются. «Подходит, — говорит директор. — А что во втором чемоданчике?»
Морозов вспомнил фантастический рассказ Кердоды и сделал паузу.
— «Там пирамидон», — мрачно закончил Морозов. Все засмеялись. Мужчины, кажется, поняли современную производственную историю, а женщинам до нее не было дела, они освободились от досадной неловкости.
— Пора и горячее подавать! — вспомнила Женя. — У меня утка с яблоками.
— Ну, а мы покурим, — сказал Зимин. — Правильно, мужики?
Получалось ладно, он это чувствовал, и даже взбрык этой взбалмошной Валечки Богдановской тоже был как-то кстати, по-житейски. Люди они разные, и хорошие, и плохие — все вместе. А Зимину все одинаковы, потому что он хозяин, для которого только одно важно — чтобы гости не скучали, не заглядывали ему в рот. Вот так по-домашнему с ними можно и дело обсудить, без всякой официальной натуги, как бы между холодными и горячими закусками. Дело у них общее, а не одного какого-то Зимина, Халдеева или Грекова. Дано нам это дело для нашей же жизни, и не будем мелочиться… Странно, что Халдеев не пришел. Завтра надо его открыто спросить: мол, побрезговал дружеским столом? А он закивает — жена, дети… А то вовсе промолчит, но все-таки точно какой-то кислятиной накормит. Забавно предположить, что Кивало встречается со своими бывшими сослуживцами из треста и сладенько поругивает Зимина. Как же не поругать, коль у нас всегда заведено свое начальство ругать! Этак приятно.