Столовая помещалась внутри главного здания, она была закрыта. Кулешов потолкал дверь, выругался и сказал:
— Ну я тебе покажу!
— Ничего, Михаил, — вымолвил Морозов. — Сейчас все равно не до еды.
— Ах, нехорошо! — Кулешов сделался еще мрачнее. — Что ж, тогда давайте переодеваться.
— Вот и ладно, — торопливо сказал Ипполитов. Ему, наверное, стало неловко за Кулешова. — Мы дома поели. Знаете, перед самым спуском лучше вообще не прикасаться к еде.
— Что ж теперь делать? — проговорил Кулешов. — Такие мы, значит, хозяева!
— Вы можете выполнить одну просьбу? — нахально спросил Павлович.
— Какую?
— Видели «Запорожец»? По дороге там сломалась полуось. Надо бы где-нибудь найти.
— Гм, — ответил Кулешов. — Даже не знаю.
— Но вы все-таки попробуйте, — сказал Павлович. — Костя, где ключи от машины?
— Не надо, — покачал головой Морозов. — Где они достанут полуось?
— Ладно, попробуем, что же поделать, — Кулешов протянул раскрытую ладонь.
И Морозов отдал ключи, не слишком веря, что выйдет толк. «Я бы сейчас уже разговаривал с Верой», — подумал он.
…Бадья плавно шла вниз, миновала рабочий полок и остановилась. Было темно, сыро и холодно. Внизу в бетонном тесном колодце плескалась мутная вода. Сверху шел серый слепой свет.
Семь человек, стоявших в бадье, были одеты в одинаковые брезентовые куртки. Через плечо свисали зажженные лампы-коногонки. На дне лежали акваланг, отбойный молоток и инструменты. Двое из шестерых были проходчиками и стояли тут без всякого смысла. Седьмой была медсестра.
— Я иду первым, — сказал Павлович.
— Почему ты? — спросил Ипполитов.
— Потому что я!
Морозов с Бутом промолчали. Было ясно, что Павлович не уступит, да и не было у них в эту минуту его безоглядной решимости, как не было ее у Ипполитова.
Когда-то было что-то подобное. Белый домик с красной суриковой надписью покачивался полузатопленный в бухте под скалой. Ночью штормило. Надо было устоять на вращающемся круге, приведенном в движение их молодой волей, устоять перед последним испытанием, которое казалось тогда самым значительным, и, уйдя в глубину моря, выйти на землю победителями. Утром сделалось ясно и тихо. От берега до горизонта в спокойной замутненной воде сияли солнечные блики.
Тогда их тоже было четверо — Павлович, Ипполитов, Бут и Морозов, и тогда, кажется, тоже спорили, кому идти первым. Ипполитов не смог из-за больного сердца, Бут был нужен наверху, и остались Павлович и Морозов, которым было суждено начинать.
Теперь что-то повторялось: они снова были вчетвером перед новой задачей.
Но теперь каждый из них спрашивал себя: «Неужели мы едем последний раз?» — и, находясь в состоянии предначального возбуждения, не решался ответить себе.
Павлович перешел к противоположному борту, где крепилась лестница-стремянка. Его лицо из оживленного сделалось тупым и жестоким.
Морозов снова посмотрел вниз, еще не веря, что ему действительно придется туда спуститься. Он знал, что спустится. Но то, что всегда было в нем сковано сознанием, уже вырвалось из-под контроля. Константин не раз бывал под водой, погружался и в ночное тревожное море, и сейчас он вспомнил те погружения. Ему показалось, что он овладел собой. «Ты же не трус, — еще сказал он себе. — Там ничего не может случиться». Тем не менее Морозов чувствовал, что он-то и есть трус.
Павлович разделся и, рыча от холода, втискивал свое мускулистое волосатое тело в гидрокостюм. Ипполитов помогал ему. Бут прислонил к стене баллоны и, открыв вентиль, проверял подачу воздуха.
Морозов скинул куртку. Под ней была белая нательная рубаха, выданная вместе со всей спецодеждой. Он расстегнул ее, потом скинул сапоги и разделся совсем.
Павлович натягивал на голову маску. Ипполитов и Бут подняли акваланг и держали наготове.
— Костя! — подмигнул Павлович сквозь стекло маски. Он ловко и быстро накинул на плечи ремни акваланга, сунул в рот загубник и попробовал дышать. Потом перекинулся через борт и по лестнице с горящим светильником исчез под водой. За ним потянулся страховочный тросик.
Прошло довольно много времени — может быть, минута. Все молчали.
— Надо страховать, — сказал Морозов. Он надел маску и прыгнул в воду.
Было очень холодно. Константин держался руками за железную ребристую перекладину лестницы и смотрел на всплывающие белые пузырьки.
Из бадьи на него светили пять желтоватых лучей.