Морозов, закрывшись обеими руками, быстро повернулся к струе затылком. Вокруг бедер обвился страховочный тросик, и, освобождаясь от него, Константин успокоился. Он добрался до противоположной степы, обнаружил там какие-то металлические конструкции, но не смог определить их назначения. Он поднялся повыше и, держась за них, приблизился к устью скважины.
В бетоне была проломана дыра размером с человеческую голову.
Константин ощущал, как на той стороне, в двадцати сантиметрах от него, напряглось что-то чудовищное, от чего горняку нет спасения.
Он ощупал края дыры закоченевшими руками, тупо принимающими уколы. Устье невозможно было сразу закрепить.
Морозов выбрался из железных ребер конструкции и пошел вверх.
«Как бы не простудиться, — подумал он. — Нехорошо приезжать с гриппом».
Через полминуты он должен был подняться к своим. Какой-то восторг загорелся в нем.
И тут что-то потянуло его вниз. Морозов бросился к поверхности, гребя изо всех сил, но что-то снова потянуло ко дну. Чудовище схватило его. Оно больше не тянуло, а лишь не давало подняться.
«Нехорошо приезжать с гриппом, — почему-то повторил Морозов. — Господи, дай выйти! Дай выйти! Меня никто больше не загонит под воду! Я ехал к Вере! Дай выйти!.. Это последний раз!»
Ему казалось, что он кричит. Хотя во рту был загубник, Константин слышал свой крик, не слышал рева воды, а только крик.
Потом Морозов опомнился, нырнул на дно, освободил страховочный тросик и поднялся.
Лишь в бадье он пришел в себя, когда его вытащили из ледяного гидрокостюма, растерли и одели в сухую одежду.
— Костя! — спрашивал его Ипполитов. — Замерз?! — И почему-то виновато улыбался.
— Там буровой станок и какое-то оборудование, — сказал Морозов. — Видимость ноль. Скважину сразу не закрепить. Надо расчищать в бетоне место для болтов и заглушки.
Он поглядел через борт на темную глинистую воду и отвернулся.
Павлович поднял с пола отбойный молоток, тускло поблескивающий исцарапанным дюралевым корпусом.
— Там страшно? — ободряюще спросила у Морозова медсестра.
— Страшновато, — ответил он.
Она была еще очень молода, с высоким, как у всех украинок, лбом и нежным слабовольным ртом.
— Теперь я пойду! — сказал Павлович.
Но Бут махнул головой и усмехнулся:
— Нет, ты пойдешь последним. Иду я.
Он произнес это хладнокровно, занятый, по-видимому, только распределением их небольших сил. Он должен был предвидеть все: и даже эта медсестра в голубом платке под большой каской была здесь по его требованию.
— Тогда никто не пойдет! — заявил Павлович. Он отбросил молоток, взял акваланг и поставил его с железным стуком на борт бадьи. — Или я — или утоплю акваланг!
— Оставь эти штучки, — ответил Бут. — Я горняк и инженер. Значит, пойду я. Это шахта… С самого начала надо было идти Морозову или мне.
Он стал раздеваться, а Павлович исподлобья глядел на него недоверчивым взглядом, словно ждал, что тот будет отнимать акваланг.
Бут повел плечами. Его загорелое тело покрывалось гусиной кожей, и, надевая мокрый костюм, он морщился.
— Отвяжи тросик, — сказал Морозов. — Я чуть не умер со страху, когда он зацепился… Скважина с этой стороны. Справа буровой станок. Вот там какая-то арматура. С нее можно работать. Давай-ка сюда! — кивнул он Павловичу.
Павлович помог Буту надеть акваланг.
Морозов шмыгнул носом и улыбнулся:
— Жалко, воду нельзя подогреть.
Ипполитов свесил вниз отбойный молоток и, перебирая руками резиновый шланг, опускал его в ствол.
— Ну, привет! — сказал Бут и перелез через борт.
Вскоре из воды потянулись воздушные пузырьки, и через минуту раздались глухие очереди молотка.
Морозов глядел на мутную вспененную поверхность, догадывался, что делается внизу, и не знал, чем заняться.
Ипполитов стоял рядом с ним, готовый выручить Бута, и вздрагивал от холода. Он был в плавках, в резиновой рубашке, в сапогах на босу ногу и закутан в простыню и телогрейку.
Павлович же, казалось, был спокоен, вниз не глядел, а все рассматривал медсестру.