– Мне жаль.
Лотар ничего не ответил, и Гарона уже поворачивалась к выходу, когда он, наконец, заговорил.
– Мать Каллана умерла в родах. Я обвинял его в этом. Долгие годы. Я не стану винить тебя.
Он произносил слова куда более членораздельно, чем можно было ожидать, и явно пытался говорить спокойно и непринужденно. Однако Гарона, испытавшая на своем веку столько боли, легко различала в речи других эти резкие, горькие нотки.
Услышав его признание, Гарона широко распахнула глаза. Лотар нес на своих плечах такое бремя… Она шагнула к нему. Лотар сел прямо, а затем сполз с барного стула и отступил назад, когда женщина приблизилась к нему. Гарона остановилась. Он выглядел почти так же жутко, как Медив – смертельно-бледный, не считая раскрасневшихся от выпивки щек. Его глаза покраснели и распухли, тело сотрясала дрожь. Внезапно он крутанулся на месте и швырнул кубок в стену. Тот разлетелся с музыкальным звоном.
Гароне было хорошо знакомо то место, где сейчас пребывал Лотар. Место, где гнев, горе и вина сплетаются воедино в нечистую и мучительную триаду. Сейчас он был, точно солдат без доспехов – ободранный, страдающий, неспособный скрыть свою муку. Гарона снова шагнула вперед, чтобы прикоснуться к его лицу, чтобы хоть как-то облегчить боль, раздирающую его на куски.
– Он был так молод, – шепнул Лотар. Его глаза покраснели от слез.
Гарона прикоснулась губами к бородатой щеке человека, помня о собственных острых клыках, а затем отстранилась, глядя на него.
– За всю свою жизнь, – прохрипел он, – я не испытывал такой боли, как сейчас…
Голос Лотара сорвался на последнем слове, и сердце Гароны тоже оборвалось. Затем он прошептал:
– И я хочу, чтобы она была еще сильнее… Гарона мгновенно его поняла. Всю свою жизнь она, проклятая, страдала от боли. Однако больше всего ранила не физическая боль от сломанных костей или содранной кожи. То была боль, которую не могли смягчить никакие швы, припарки или целебные травы: боль души и сердца.
Не раз она находила утешение и облегчение этих мук в физической боли, которая отвлекала от иных страданий и позволяла душе самой нащупывать путь с спасению. Это работало не всегда, но порой помогало.
Лотар поднял голову и взглянул на нее – и если до этой секунды еще оставался вопрос, любима ли она, и стоит ли ей оставаться здесь, то сейчас он испарился, словно туман в жарких лучах солнца.
Гарона протянула руку и нежно дотронулась до лица воина. Он закрыл глаза, и слезы, теплые и мокрые, потекли из-под плотно сжатых век. Женщина начала медленно погружать ногти в его кожу, готовая остановиться в любой момент, если он не захочет продолжать.
Лотар распахнул глаза, и в их голубых глубинах Гарона ясно прочла желание. Человек поднял руки, притянул ее к себе и прижался губами к ее губам.
А затем боли уже не было.
16
Днем или ночью, неважно. Строительство Великих Врат продолжалось и при солнечном свете, и при свете факелов, как сейчас. Оргрим бросил быстрый взгляд на орков, работающих в переменчивом свете огня, и на сооружение, чья вершина терялась в темноте. Врата быстро росли. Они будут готовы вовремя.
Однако думал Оргрим не только о портале. До сегодняшнего дня и его судьбоносных решений, жизнь орка была проста. Выбор делали за него. Это Дуротан всегда мучился, надеясь отыскать правильный путь среди бесконечных оттенков серого, а для Оргрима все делилось на белое и черное. Но сейчас, когда он принял решение, ему внезапно открылось то, против чего так яростно боролся его друг.
В эту минуту Оргрим стоял рядом с Гул’даном. Шаман восседал в богато украшенном резном кресле на платформе над Вратами, наблюдая за работами, как обычный орк мог бы наблюдать за суетой муравьев. По другую сторону от Гул’дана скорчился раб-человек. Похоже, что теперь, когда любимая прислужница колдуна, Гарона, оказалась предательницей, тому не хватало пресмыкающегося у его ног существа. Впрочем, Гарона никогда не выглядела так скверно. Человек был бледен, болезненно тощ и бессмысленно пялился в пустоту. Оргрим мог бы с легкостью пересчитать его ребра.
Зрелище было не слишком приятное, так что Оргрим перевел взгляд на Великие Врата. Он указал на две статуи, стоящие по бокам от того, что должно было стать входным отверстием портала. Обе они изображали одно и то же существо – высокое и слишком тонкокостное, чье лицо скрывал капюшон.
– Кто это?
– Наш… благодетель, – ответил Гул’дан, мягко перекатив последнее слово на языке.
Оргрим удивленно фыркнул.
– Новый мир в обмен на статую? Боги – странные существа.