крыл Бубнова как бы заново.
И это тоже по-варламовски!
Можно увидеть варламовское и в том, как играет Борис Ли¬
ванов роль Ноздрева в «Мертвых душах» (по поэме Н. Гоголя,
спектакль МХАТа).
Бессовестный враль и хвастун, прохиндей, бурбон, кутила,
озорник, готовый насолить без разбора кому попало, раяладить
дело, раздружить приятелей, расстроить свадьбу. И ведь не по
злобе, а бесшабашности дрянной натуры, по дури неуемной. Боль¬
шой, шумный, видный из себя, «очень хорош для живописца»,—
говорит о нем Гоголь. И для актера, который обладает редким да¬
ром сценической живописи.
Ливанов играет эту роль самозабвенно, открыто, крупно, гром¬
ко, размашисто, актерски щедро, идя изнутри образа и с совер¬
шенной верой в правду этого неугомонного, взбалмошного харак¬
тера. Как сочно и вкусно хохочет, кричит, бранится!
— А ты, братец, фетюк! — зятю своему Мижуеву.
— И ты, любезный, фетюк! — Чичикову.
С каким азартом сражается с Чичиковым в шашки. Разохо¬
тился — не остановишь.
— Бей его! Бей справа! Заходи! — кричит, что ротный коман¬
дир на поле боя.
Смотришь спектакль «Мертвые души», и не видишь артиста
Ливанова, вроде бы и нет его, — на сцене сам Ноздрев! Роль не
делается напоказ, а живется в истине. Все, до малейших подроб¬
ностей поведения — доподлинно этого человека, его тон, голос,
жест. Будто поглотил Ноздрев артиста Ливанова... А на деле —
наоборот: это Ливанов освоил всего Ноздрева, взял себе его душу
и шкуру.
То свободное и безраздельное состояние актера в роли, которое
свойственно Ливанову в Ноздреве, не назвать иначе, как варла-
мовским.
Посмотрите Михаила Яншина в роли отставного адвоката
Маргаритова («Поздняя любовь» „А. Островского, спектакль
МХАТа).
Варламов играл в этой пьесе, но другую роль — купца Дород-
нова, А Маргаритов — роль трудная, одна из тех, которые на
театре прозываются «голубыми», — вся на поверхности. При пер¬
вой постановке пьесы на Александрийской сцене (1874) артист
Бурдин начисто провалил эту роль.
И, сказать правду, — «Поздняя любовь» теперь уже не из луч¬
ших спектаклей на сцене МХАТа: расшатался, поистратился со
временем. Но по-варламовски не стареет эта роль у Яншина, от¬
того что как будто ровно ничего не играет, а пребывает на сцене
Маргаритовым, в обстоятельствах его жизни, его заботами живет
и обидами, его радостью и правдой.
В волчьей стае людей, которые грызут друг друга, хитрят на
свою пользу, воруют, обманывают; в кругу, где все продажно и
ненадежно, — «сторона наша такая!»—чудом сохранил Марга¬
ритов в себе честность и порядочность. И сознает это, гордится
этим открыто, не стесняясь.
У Яншина старик Маргаритов благообразен и мил, но и сме¬
шон в своем праведном благодушии; не лишен духовного величия,
но и жалок ребячьей беспомощностью. Узнав, что дочь отдала
в неверные руки многотысячный вексель, доверенный ему, он,
потерянный и возмущенный, отрекается от нее:
— Была у меня дочь, теперь нет ее!
И ровно через мгновение:
— Нет, нет, прости меня, я сам не знаю, что говорю. Как же
мне бродить по свету без тебя?.. Поди ко мне...
У Яншина этот переход от гнева к нежности скор и прост по
невероятной своей достоверности. Но это — только один пример
из большого множества возможных. Вся роль проводится на этом
очень высоком уровне искренности и мастерства. Легко говорить
об актерском мастерстве, когда хоть немного видно, как это сде¬
лано, и ох как трудно, если актер облекает роль в такую совер¬
шенную форму, что она облегает, как собственная одежда, —
плотно, не образуя складок и морщин.
Маргаритов светится у Яншина бесконечно преданной отцов¬
ской любовью к бесценной и ненаглядной своей Людмилочке. От
него словно исходят лучи безотчетного благодушия и внутренней
чистоты. Право же, именно так играл Варламов роль Муромского
в «Свадьбе Кречинского», с той же отрадой и прямотой. Не о ка¬
ком-то подр!ажании речь, нет! Должно быть Яншин и не видел