кавалер. Великолепная находка!
Через много лет, во времена репетиций «Мертвых душ»
в Московском Художественном, К. С. Станиславский советовал
актеру найти всю меру скупости Плюшкина в самом большом
проявлении его щедрости: от всей души угощает Чичикова давно
засохшим, не иначе как прошлогодней выпечки, куличом... Потом
такое выразительное и доходчивое доказательство от противного
стало общедоступным и распространенным актерским приемом.
А Варламову никто и не мог подсказать этого. Сам дошел!
— Я что ж? Я еще хоть куда... еще молодец!
И бил себя в грудь кулаком. Звякали медали, навешенные на
мундир. А сам заходился от кашля: старческая грудь уже не
выносит молодецких выходок.
Разгневанный непочтительностью заносчивого Мухоярова, бу¬
шевал, топал ногами, кричал:
— Подайте его сюда! Смеяться над Грозновым?.. Вот я ему
задам!
Колотил клюкою по столу, по подушкам на диване.
— Где он тут? Давайте его сюда! Давайте его сюда! Давайте
его сюда!
И с этими словами валился на диван и, все еще бормоча, за¬
сыпал.
И в доме Барабошевых:
— Меня-то не пустить, Грознова-то? Да кто ж меня удержит?
Я Браилов брал, на батареи ходил.
И-и-и делай! Штыком вперед выпад: коли! Прикладом назад:
бей! Качался от чрезмерного усердия, едва удерживался на ногах,
но все-таки принимал стойку смирно!
Удаль, не по годам геройская, выходила препотешная и с го¬
ловою выдавала дряхлость Грознова. Но на такой резкой проти¬
воположности строился не только внешний рисунок образа. Все
понятие Силы Ерофеича, вся его житейская мудрость на неви¬
данной замеси плутовства и ребячьей кротости, лукавства и дури,
коварства и простоты, но той самой простоты, что хуже всякого
воровства.
Г р о з н о в. Денег много, а не дам.
3 ы б к и н а. Денег-то?
Г р о з н о в. Жалко.
3 ы б к и н а. Денег-то?
Г р о з н о в. Нет, вас.
Зыбкина. Как же это?
Г р о з н о в. Я проценты очень большие беру.
Зыбкина. Скажите! Да на что вам: вы, кажется, человек одинокий?
Г р о з н о в. Привычка такая.
Вот так: привычка такая. Не жадность, не корыстолюбие,
а только привычка: так заведено, так положено. Варламов говорил
об этом, наивно улыбаясь, сожалея, что не может иначе, рад бы...
Но он — человек верный правилам, и не его вина, коль правила
плохи. И когда Грознов рассказывал о том, как «тиранил» любив¬
шую его молоденькую Мавру, грозился опозорить, — все та же
доверительная откровенность:
— И денег-то мне тычет... и перстни-то снимает с рук, отдает:
я все это беру.
Этак весело, со смешком да с похвальбой. И еще раз — гордо,
с достоинством:
— А я все беру.
И еще — с горечью и, пожалуй, стыдясь:
— А я все беру.
И — устало, уже безразлично:
— А я всё беру...
Варламов не преувеличивал темную силу в Грознове. Да нет,
он прозрачен что стеклышко. Весь на ладони, со всей своей не¬
замысловатой хитростью. Безоружен, возьми его голыми руками,
сам поддается.
— В шею бы мне тогда, а она всурьез... Так вот каков Грознов!
И говорил это, не хвалясь, не подбоченясь. Не то чтоб уж
таков Грознов, а жизнь такова. Не сплошай, ешь того, кто слабее
тебя. Это можно, это — в земных порядках.
Твердо и уверенно, как поучения из священного писания,
изрекал Варламов премудрости, усвоенные Грозновым в долгой
его жизни:
— Платить тяжело, занимать гораздо легче.
Возвращать долг купцу? Не надо.
— Купец от ваших денег не разбогатеет, а себя разорите.
— Руки по локоть отрубить надо, которые свое добро отдают.
Отсебятины, которые Варламов вставлял в роль, в том же духе:
— Сладким будешь — расклюют, кислым будешь — расплюют.
— Однй разводят костры, а другие греются у тех костров.