и, получив их, приказал: «Иметь под подозрением».
«Ваш «Банкрут» (первоначальное заглавие комедии) — купе¬
ческое «Горе от ума», — писал автору А. Ф. Писемский.
Хвалили «Свои люди — сочтемся» Н. Г. Чернышевский и
Н. А. Добролюбов за громкий гражданский гнев.
Л. Н. Толстой нашел пьесу «прекрасной» и увидел в ней «силь¬
ный протест».
Только через И лет после опубликования (и, конечно, после
смерти царя Николая) комедия впервые была сыграна на сцене.
И то в изуродованном виде: в конце появлялся квартальный, ко¬
торый, осуществляя высшую справедливость, требовал к ответу
нехорошего Подхалюзина... Варламов начал играть роль Боль¬
шова, когда этот цензурный крендель был уже убран. Может
быть, именно поэтому сразу сказалось нечто совершенно новое
в толковании образа.
«Я помню, — пишет А. Р. Кугель, — как изумлялись многие,
когда при возобновлении комедии «Свои люди — сочтемся»
Е. П. Карпов поручил роль Большова Варламову». И тут же при¬
знается: «После Варламова не могу себе представить никакого
другого Большова».
Советский театровед С. Н. Дурылин писал: «Было понятно,
что вместе с собственным страданием в крепкую душу этого
грузного и властного человека впервые закралось сочувствие к
страданиям других, соболезнующее участие в чужих горестях».
(И это при том, что статья С. Н. Дурылина озаглавлена словами
«Гений смеха»!)
И Э. Старк видел «глубокое внутреннее озарение», новый «ти¬
хий свет» в душе Большова, его «очеловечение через страда¬
ние» — то, что было самым существенным в варламовском тол¬
ковании.
Значит, было отчего заговорить Сальвиии о Лире, о праве
Варламова играть эту роль.
В некоторых театральных воспоминаниях и статьях о Вар¬
ламове слова Сальвини о Лире отнесены к другому случаю,
когда Варламов играл Русакова в комедии «Не в свои сани не
садись». Но это ошибка. Дело было именно после спектакля «Свои
люди — сочтемся». Мысль о Лире была вызвана образом Боль¬
шова.
Не по случайному совпадению писал о Лире и А. Р. Кугель,
о том, что в этой роли Варламов — «я глубоко уверен... был бы
великолепен. Но самая мысль эта, вероятно, покажется иным
дикой».
Она и казалась дикой. Театральному начальству. Да и това¬
рищам по сцене.
Говорил, смеясь:
— Купеческому роду — нет переводу!
Помимо Большова, играл Русакова («Не в свои сани не
садись»), Брускова («Вчужом пиру похмелье» и «Тяжелые дни»),
Ахова («Не все коту масленица»), Курослепова («Горячее серд¬
це»), Дороднова («Поздняя любовь»)...
Были все они чем-то похожи друг на друга и совсем несхожи
между собой. Похожи как явление видовое, несхожи как отдель¬
ные особи вида. Никогда не повторялся. Иной раз, кажется, раз¬
ница чутошная, а все-таки есть она, разница. Старался, чтобы
сказывалась она прежде всего во внешности каждого. И не ради
показного перевоплощения. Это—пустое! Знал, что его, тучного
человека исполинского роста, все равно узнают зрители немедля.
Но искал и всегда находил верные приметы личного облика каж¬
дой особи. Хотя, по правде говоря, и тут не больно-то разгуля¬
ешься: одеты все почти одинаково и бородаты обязательно. И все-
таки...
Максим Федотыч Русаков. Почтенный старец с длинной се¬
дой патриархальной бородой. Волосы причесаны гладко, должно
быть, смазаны репейным маслом. Одет опрятно и скромно: иод
поддевкой — рубашка-косоворотка, на голове — суконный картуз.
В руках — тяжелый посох. Есть в Русакове что-то апостольское,
иконописное, величаво и умудренно спокойное, далекое от сует¬
ности.
В движениях — плавная медлительность, подчеркнутая нето¬
ропливость. Шагает важно pi степенно, легко опираясь на посох.
И говорит, как-то вкусно округляя гласные, напевно растягивая
их, чуть окая по-костромски. Должно быть, всем ясно, что Руса¬
ков, хоть и богатый, но уездный купец, не московский; может
статься, только в первом поколении оторвавшийся от крестьян¬
ства.